Я вообще-то редко пишу стихи, и они у меня не очень получаются. У меня обычно рифмуются только две строчки из четырех, и то в лучшем случае... Ну да ладно. Захотелось вдруг услышать мнение народа. Так что - для начала вот.

Колыбельная

Засыпай, не бойся, нас защитит костер,
Засыпай, он диких зверей не подпустит к тебе.
Его рыжие крылья, что нам несут тепло,
Обожгут любого из тех, кто несет смерть.

Засыпай, наготове мой верный меч,
Закален и отточен во многих боях.
Знаю, лихих людей не пугают костры,
Но мой надежный меч защитит тебя.

Засыпай, тебе завтра в дорогу опять,
На пути повстречаешь еще ты много невзгод,
Пусть молитва моя тогда укроет тебя,
От огня, от меча, от беды да хранит тебя Бог.

Засыпай, а я до утра поддержу костер,
Засыпай, рука моя на рукояти меча,
Засыпай, а я за тебя помолюсь,
Засыпай, я рядом, чтобы хранить тебя.

Всем спасибо. Вот еще одно стихотворение, прошу извинить за резкую мировоззренческую окраску. Писалось как ответ на столь же резко мировоззренческо (естественно, в другой цвет) окрашенную песню.

Прекрасный темный менестрель
Мне повстречался на закате,
Он шел из сумрачных земель,
Пуста сума, не греет платье.
Чернее ворона крыла
Была волна его волос,
И, как ребенка, на руках
Он лютню нес.

Он менестрель, я менестрель…
Дороги волей он мне — брат.
Его я угостила хлебом,
Он мне спел.
Мы временно одной судьбою
Шли в один закат,
И он о Тьме мне
Много говорил.

Он восхвалял ему родную Тьму,
Он говорил о том, что мы не правы,
Красноречив был лютни перелив,
К его ногам степные льнули травы.
Он говорил, во Тьме лишь правда есть,
Он говорил, я верила не в то,
Он убеждал, что Свет на деле зол…
Мы с лютней не перечили ему.

Какая сила, размышляли мы,
Горит в его пронзительных глазах?
И почему о Тьме он так поет,
Что сердце светлое мое в слезах?
Не веря в то, о чем попутчик пел,
Невольно мы тихонько подпевали,
Но проповедь о Тьме вдруг прервалась:
На нас ее служители напали.

Я — менестрель, не воин, но мой друг
Меня снабдил когда-то арбалетом.
И тетивы печально-резкий звук
Сменил напев лирический поэта.
А было их — четверка на одну,
И менестрель меня в бою оставил,
Те, кто, ощерясь, нападали на меня,
Ему, по сути, были ведь друзьями.

… Меж пальцев кровь. Царапина, пустяк,
Но застилает пелена глаза,
И еле виден мой последний враг,
А отвернуться от него нельзя.
Смотри, певец! Ты, восхвалявший Тьму!
Ты, певший мне о том, что Тьма добра!
Быть может, смерть увидев пред собой,
Ты все-таки поймешь, что был не прав.

Меня собой загородила лютня,
И силы дал звук перерезанной струны.
Мне удалось убить того врага,
И с менестрелем вновь остались мы одни.
По пальцам — кровь… Разбита лютня в прах,
Умолкла, словно мертвый соловей.
Смотри, певец Жестокости и Лжи!
Что, много правды в красоте твоей?

О чем ты пел? Где справедливость и добро?
Ты видишь наконец, Тьма — это только тьма!
Я, на коленях перед мертвой лютней,
Ему в лицо бросала горькие слова.
И он поник, застигнутый врасплох,
Не в силах вымолвить ни слова в оправданье.
И он ушел в сгустившуюся тьму,
Ушел — и лютню мне свою оставил.