/Исчезая из комнаты Элендис в портал между мирами, мысленной скороговоркой коснулся сознания Рэйстлина/ ,-Братец, я исчезаю с этого плана, на время. Обратно на Кринн. Нужна моя помощь. Там. Подробности потом. Вернусь через пару здешних дней.
/Реальность дрогнула, смерджилась, смешалась, подхваченный потоком вихрящегося времени и пространства Тъяру покинул план и реальность Гондора переносясь в свой родной мир. Кринн/

Спустя много времени.
В Бездне.
/Начало в руинах Серебранного замка/

Когда их окутала тьма, после того, как Тьяру, Элендис и сам Рейстлин коснулись рубина, вспыхнувшего слепящим, даже на фоне огненного сияния, светом.
Рейстлин почувствовал знакомое головокружение, которое означало, что они перемещаются.
Два вдоха и два выдоха. И они должны были оказаться либо на следующем уровне подземелий либо. Впрочем, куда бы их не занесло, это не должно длиться так долго. Даже перемещаясь во времени, но не мог вспомнить, чтобы переход длился так долго.
К тому же он почувствовал, что теряет связь, к которой уже успел привыкнуть, за недолгий, но плотный контакт с огненными сущностями.
Сначала исчезло ощущение близости, едва заметное, потом он перестал их чувствовать совсем, а за тем ощущение утраты усилилось настолько, что он почувствовал едва ли не физическую боль.
Лишь на мгновение. Затем исчезло все остальное.
Если можно почувствовать, что ничего не чувствуешь…
Затем, неясный образ, поначалу легкий, как давно забытое воспоминание, со временем становился все отчетливей. Облекаясь в подробные мысли, воплощающиеся в поток связанных образов. Серое небо, с красноватыми нездорового оттенка облаками, словно обнаженная плоть, лишенная кожи.
Запах крови и железа, которым пропитано все вокруг.
И еле слышный смех, нарастающий с каждым мгновением, резко оборвавшийся на ноте, от которой его тело скрутила судорога.
Стоп…
Его тело. Он снова чувствовал себя. Это могло означать только одно…



- Вижу, ты хорошо запомнил мои владения. Тебе и впрямь приятен этот пейзаж? - ласковый до дрожи голос прозвучал совсем близко, но, повернув голову, он никого не увидел. Впрочем, обладательница его в этом и не нуждалась.
- Что, соскучился? Хочешь увидеть меня? – В голосе смешались насмешка и равнодушие. – Подожди, всему свое время. Привыкни пока к обстановке. Сейчас ты в ином положении, нежели в прошлый раз, так пользуйся этим. Оцени, как много можно получить по доброй воле.

Облака в небе стали чуть ярче, края их засветились зеленоватым, гнилушечным светом, как если бы там, за облаками возник его источник. На мгновение эти линии сложились в зыбкое, призрачное видение оскаленной драконьей пасти и тут же вновь распались, продолжая свое хаотичное кружение. Странно, Рэйстлину показалось, что оскал был чем-то сродни ухмылке.
Вдруг он ощутил на коже дуновение ветра и понял, что ветер и впрямь есть, он дул откуда-то слева, постепенно набирая силу. Вместе с ощущением ветра пришел и запах. Вернее запахов было много, они сплетались и меняли друг-друга, но все же в этой какофонии ароматов можно было различить один, совершенно здесь неуместный. Пахло лесом, однако нигде в пределах видимости не то, что леса, а даже зеленой травинки не обнаруживалось, но чем бы ни пахло, а дышать этим воздухом было тяжело – он был сух, безвкусен, мертв. Его не хотелось вдыхать.
Серые камни, то острые как бритва, то источенные неведомой силой торчали из черного песка, громоздились кучами вокруг скальных выростов, шатко балансировали на краях расщелин, избороздивших землю во всех направлениях. Песок сыпался в расщелины с легким шелестом и исчезал во тьме. Порой по стенам трещин пробегали багровые сполохи, и снизу поднималась волна жара, заставляя песчинки фонтаном взлетать под низкие облака. Слева, откуда дул ветер пустыня уходила за горизонт, насколько хватало глаз. Справа, очень далеко, дыбилась горная гряда, иссиня черная, ее высоту нельзя было определить из-за низко висящих туч, которые мотались по небу во всех направлениях, совершенно не зависящих от ветра. Судя по всему, горы охватывали долину подковой.



Рейстлин сел на один из камней, более или менее для этого удобный. Времени у него была бездна.
Как ни странно. Но когда он заговорил, голос его оказался на удивление спокойным даже для него самого.
Что, однако, было полной противоположностью, той буре, что сейчас в нем бушевала.
Но совершенно ни к чему, было высказывать эмоции, о которых Темная Владычица, он был уверен в этом, и так знала.
- Соскучился, - фыркнул он в ответ, - конечно. Ты даже не представляешь насколько…
Более подходящего места для беседы двух столь похожих сущностей мало кто мог бы вообразить.
Вот только я не хотел бы задерживаться в гостях слишком надолго. Боюсь, двум богам здесь будет тесновато.
Так, что погощу, и пойду, разумеется, не забыв поблагодарить тебя, за поддержку и теплый прием.
Усмехнулся, отворачиваясь, когда маленький смерч обжигающего песка, поднятый порывом ветра, пронесся в нескольких сантиметрах от его лица.
Оглядывая унылый, но чем-то завораживающий пейзаж, который протянулся в бесконечность, и который не могла скрыть даже нить горизонта, то удалявшаяся, то приближавшаяся, когда он отводил от нее взгляд.
Казалось, что окружающее его пространство, стоило лишь отвести взгляд от места, или взглянуть на что-либо пристально, сжималось вокруг него. Но стоило ему посмотреть вдаль, как мир казался растянутым в плоскости, и тогда на него начинало давить небо. Небо без звезд, гнилых оттенков купол, кажется готовый раздавить, когда взгляд устремлен в землю, и вздымавшийся высоко вверх, когда глаза к нему поднимались вновь. Единственный способ сохранить спокойствие, в пространстве, то безмерно растягивающемся, то готовом раздавить, было постоянное движение, и попытка не смотреть ни на что достаточно долго. Или привыкнуть и перестать концентрировать на этом внимание.
Так же как на смеси запахов, что принес мертвый ветер.
Рейстлин прекрасно знал, насколько реальным может быть все, что он сейчас видел и ощущал, и прекрасно отдавал себе отчет, что все его окружающее, так же изменчиво, как и настроение Такхизис.
За время, проведенное в бездне, он успел достаточно хорошо изучить все, или почти все, что могло произойти, в тот или иной момент.
Все, здесь происходившее, зависело от Нее. И хоть сейчас Рейстлин был уверен в своих силах, Но все же прекрасно знал, что и Она знает, что предпринять в том или ином случае...
Впрочем, он не собирался надолго сосредотачиваться на этих мыслях.
Он знал, что лучше дать им скользить плавно и медленно, так как это был один из способов, не акцентировать внимание кого бы - то ни было, на своей персоне.



- Ты быстро приспосабливаешься. Приятно видеть, что некоторые из моих уроков были усвоены на совесть. – Такхизис «вглядывалась» в сидящего на камне мага. Впрочем, не слишком пристально. Они так хрупки – одно слово – «смертные». Восприятие Богини позволяло видеть Рэйстлина маленькой закорючкой, вжавшейся в камень посреди отравленной пустоши и одновременно ощущать его вблизи, улавливая каждый жест, каждое непроизвольное движение кожи. Ход его мыслей тоже не был тайной за семью печатями, как бы он ни старался сглаживать работу своего разума, слишком многое выдавало его помыслы.
Зачем он здесь? Судьба вновь подсунула ей эту пешку, когда-то прошедшую свой звездный путь. Ничто в мире не случается само собой. Рэйстлин вновь встал на пути Такхизис, а она не страдала забывчивостью. Да, он умирал там, откуда Богиня его вывела, но она не сомневалась, что судьба подарила ей не возможность насладиться смертью мага. «А наслаждаться ЭТОЙ смертью, случившейся не по твоей воле – просто глупо» - подумала Такхизис. Это, несомненно, шанс, какое-то перепутье. Однажды гордыня Рэйстлина чуть не уничтожила весь мир, но все меняется. Вряд ли он, пройдя через такие испытания, остался прежним. Его сила была не столько в мудрости, сколько во внезапности и исступленном, эгоистичном желании. Ну и в удачном стечении обстоятельств, разумеется. Сейчас он не опасен – слишком мала вероятность повторения того кошмара. Но все же…
Лучше держать его при себе, что бы то они было. Изучить его, выяснить, что сулит эта встреча. Такие, как он достойны внимания хотя бы потому, что уникальны, что далеко не всегда является их заслугой хотя бы и в малой степени. Скорее это их удел – колебать мир.
Для нас это выглядит потоком мыслей, но для Богини это была просто картинка, лишь малая часть которой была описана выше.
- О чем ты думаешь, маг? – голос Такхизис в его голове окреп до почти слышимого свистящего шепота, заставляющего камни расползаться в стороны, оставляя следы на песке, подобно огромным слизням.
- Твои мысли растекаются, как пиво из дырявой кружки, но хороший гадатель может многое сказать о клочьях пены на ее дне… - В голосе явственно зазвучали глумливые нотки. – Познавший Бездну, а? Таким ты себя считаешь? Готов ко всему… Ты все еще глупый мальчишка, одетый в мантию не по росту. В моем доме ты дерзишь мне и сидишь на моем камне с таким видом, будто можешь его контролировать? Давай попробуем иначе.

Пустыня, исчерченная трещинами, заполненными ядом, вдруг встала дыбом, задрав хребет выше туч, а затем бросилась Рэйстлину в лицо. Он ощутил себя летящим одновременно вдаль и вниз, вперед, к горизонту и лицом в камень. Скорость полета была невыносимой, казалось сейчас мага разорвет на части. Все случилось внезапно и он не мог даже сказать, ощущал ли ветер на своей коже, или тот был настолько сильным, что его удар лишил мага сознания. Единственным звуком, который Рэйстлин запомнил четко, был хохот Такхизис, яростный, радостный, полный ненависти. Этот смех заполнил собой весь мир, оглушая, ослепляя и он сводил с ума.

Рэйстлин открыл глаза. Или ему показалось, что открыл, кажется он не успел зажмуриться… Так или иначе, он обрел зрение.

В открытое окно бил теплый ветер, пахнущий зеленью и дымком очага. Листья бились о раму окна. Листья валлина. В отдалении виднелись кроны других зеленых великанов и дома, скрытые их ветвями. Утеха. Маг огляделся – в комнате ничего не изменилось. Его дом. Его родина… Он сделал шаг вперед и нога скользнула по истертой половице, отчего-то потемневшей и мокрой. На полу быстро растекалась лужа, берущая свое начало из расколотой, дубовой пивной кружки, стоявшей на краю стола.



Я знаю, что я перед тобой, как на ладони, Владычица.
Рейстлин подошел к столу, отодвинув кружку.
Как на ладони. Задумчиво повторил он, оглядывая комнату.
Ты сказала, еще в нашу прошлую встречу, слова, которые я не забуду. Но я не внял им. «Вернись домой» Сказала ты.
Что ж, это очень хорошее воспоминание. Достаточно реальное. Я всегда помнил, что ты богиня.
Но я так же помню, что мог противостоять твоим наваждениям.
По сравнению с тобой, я пылинка. Но порой и соринка в глазу может доставить хлопоты. Самонадеянный мальчишка. Случайности. Оружие богов…
Все относительно. А еще я помню, о том, как ты хотела, чтобы я не дошел до тебя. И желала выйти из бездны. За тем ты и впустила меня. Но ты права насчет обстоятельств, которые, кстати, обернулись тогда не в твою пользу, если помнишь. Да, ты ничего не забываешь.
Нет, не думай, что я самонадеянно льщу себе. Но, тем не менее, что-то слишком часто нас сталкивает… Судьба, может быть?



Ответа он не дождался. Солнечный свет померк ненадолго, приглушенный легким облачком, но вскоре снова обрел свою силу, а облачка плыли по такому родному небу… Из-за окна доносился привычный с детства шум. Детские крики, звон молота о кузнечную наковальню. Кружка на столе опустела, иссяк пивной ручеек и постепенно уменьшалась на полу лужа, высыхая под порывами ветра и впитываясь в пол.
Детские крики перекатились ближе и зазвенели прямо под окном. Один из мальчишек (а может и девчонка, подумалось Рэйстлину, и вспомнилась ему совсем молодая Китиара) залихватски свистнул в два пальца. Вдруг какой-то предмет влетел в раскрытое окно, стукнулся о потолок, отскочил, крепко ударив по книжной полке и упал на пол, прямо в лужу. Там он и рассыпался в мелкую крошку. Судя по всему это был глиняный шарик для пращи – штука, за которую родители нещадно драли детишек во все времена. Голову таким не разобьешь, а вот зуб выбить можно. Да и глаз… Детская рука еще недостаточно тверда, чтобы метко попадать в глаз противнику, но ведь и метко не попадать они тоже пока не умеют. Детский гомон враз затих, сменившись топотом убегающих. Маг проследил путь полета шарика от рыжего пятна на потолке до полки с книгами. Снаряд задел три из них, запачкав глиняной пылью переплеты и надорвав средний. Надо же – книга, подарок сестры. Он брал ее с собой, когда начал обучение, а потом она затерялась где-то за ненадобностью. Уже и не вспомнить, когда и где.



Рейстлин подошел к полке. Протянул руку, и взял оттуда книгу. Развернул ее и прошелся глазами по страницам. Вспоминая. Единственное, что он сейчас мог, это наслаждаться краткими воспоминаниями, ожидая, пока Такхизис надоест ее развлечение.
Да, ему не было безразлично, ничто из прошлых воспоминаний. Многое хотелось бы забыть, многое исправить, но все же он не свернул бы со своей тропы. По той же причине, по которой Такхизис не свернула бы со своей.
«Ты прекрасно все знаешь, моя королева». Губы дрогнули в мимолетной усмешке, когда его глаза в очередной раз обвели комнату. «Все прекрасно знаешь».
«А сейчас, я выйду на улицу, или кто-нибудь войдет сюда. Может быть, состоится разговор»…
Рэйстлин подошел к окну, и выглянул на улицу.
Он прекрасно помнил Утеху. Но та Утеха, что он видел, сейчас была такой, какой он ее запомнил, до войны копья. За деревьями виднелась кузница Флинта, из которой доносился на всю округу стук молотка.
А соседний валлин. Тот, что слева от окна. Его ветви переплелись с тем, на котором стоял их дом. И ребенком Карамон частенько лазал по ним, когда думал, что его никто не видел. Китиара обучала его незаметно преодолевать препятствия…
Рейстлин улыбнулся, вспомнив, как его брату влетело от отца, когда он узнал об этом.
Да и Кит тоже. И как оба потом, играли, наказанные, в пленных.
Так как отец запер их на чердаке почти на сутки.
Рейстлин слышал, как они перешептывались, и…
Стоп. Не стоит увлекаться. Это всего лишь наваждение, навеянное воспоминанием. Не более.
Зачем она это делает, вот главный вопрос. Намеревается ли Такхизис держать его теперь в этом мороке вечность. Или она хочет, чтобы он поразмыслил над чем-то.
Все же она, какова бы ни была, богиня. И в мудрости ей не откажешь.
Рейстлин стоял и смотрел в окно. Прохладный ветер шумел в листьях над его головой. Волосы ерошил слабый прохладный ветерок.



Да, ветер немного похолодел – солнце клонилось к закату. Курившийся над таверной дымок заметно окреп, уплотнился. Наверное, Отик подбросил дров в кухонный очаг – скоро зал наполнится вечерними посетителями и каждый возжелает горячего мяса с кореньями, травяных отваров… Рука Рэйстлина привычно скользнула к поясу, нащупывая мешочек с листьями. Мешочка, естественно, на месте не оказалось. Маг крепко зажмурился. Все было…. Это чувство трудно поддавалось описанию. Не морок, не соблазн – отнюдь. В этой Утехе, в городе детства юный Рэйстлин не нуждался в лечебных травах. И тот, кем он стал сейчас - тоже в них не нуждался. Они были просто вычеркнуты за ненадобностью, и лишь память мага позволила на миг проявиться тревоге, когда-то бывшей неотъемлемой частью существования.
Книга все еще была в руке Рэйстлина, тонкий мостик между прошлым и настоящим, заброшенный, утерянный когда-то и вновь обретенный.
Маг очнулся от раздумий. Он понял, что уже не слышит звука молота. Он перегнулся через подоконник и увидел: по тропинке от кузницы важно шествует старый гном. Даже отсюда было видно, как в лучах заходящего солнца блестят капли воды в его седоватой бороде. Флинт, будто почувствовав взгляд Рэйстлина, задрал вверх голову, замер и приветственно замахал рукой, а потом заторопился к дому. Сначала заскрипели ступени, потом долго слышался стук твердых подошв о порог – гном обивал сапоги от пыли с таким усердием, что чуть не проломил настил крыльца и наконец он возник в дверях, не умещаясь шириной своих кряжистых плеч, просунулся боком и пробасил, чуть задыхаясь от быстрого подъема по лестнице: «Рэйстлин! Как я рад тебя видеть! Где ты пропадал? Клянусь бородой Реоркса, я уж думал, ты не вернешься!»



Рейстлин, грустно усмехнулся.
Я и не возвращался, гном. Если ты имеешь в виду Утеху. Я в Бездне.
Это и ты, и все, что здесь вокруг. Лишь мои воспоминания, и то, что я помню, о тебе и обо всем.
Ты погиб в Пределе Властителей. Твое сердце не выдержало. Когда Таниса, как ты подумал, убил Берем. Человек зеленого камня.
А Паладайн, он же Фисбен. Унес твое тело, сквозь звездное озеро.
Меня не было с вами, тогда, но я помню это из рассказа…. Впрочем, не важно.
Даже в воспоминании порой приятно просто пожить.
Что ж поиграем в эту игру. Едва слышно пробормотал он, глядя на Флинта, у которого отвисла челюсть, и округлились глаза, при тех словах, что он услышал.
- Нет, нет. - Рейстлин приподнял руку, - Я знаю, Сейчас ты скажешь, что у меня не все в порядке с головой. Как ты всегда говорил. « У него мозги свернуты, еще покрепче, чем у нашего мага».
Рейстлин рассмеялся.
- Хорошо, я больше не буду нести чушь. Так и быть. Присаживайся, старый ворчун. Хочешь чаю?



Флинт аккуратно закрыл рот, пожевал губами и медленно, осторожно сел на кровать.
- Чаю? Пожалуй, хочу, Рэйстлин. Давно не доводилось пить. – Сказал он сдавленно, потом перевел дух и добавил уже тверже, - Знаешь, я ведь все помню. Теперь вот – помню, когда ты сказал. И раньше я знал, только нужды в том не было.
Гном поморщился, помассировал рукой грудь.
- Только ты сейчас ошибся, маг. Ты вернулся. Если бы не вернулся, ничего бы этого не было. – И гном широко повел рукой, будто очерчивая незримый круг. – И меня бы не было здесь. А может, и сейчас нет? Кто знает?
- Не мое это дело – думы думать. - Я вот сижу в доме у старого друга, - Тут глаза его блеснули из-под кустистых бровей, толи недоверчиво, толи лукаво, - Чаю жду.
Старик гном явно оклемался, расправил плечи и пригладил бороду. Увидев на столе пивную кружку, протянул, было к ней руку, но в последний момент отвел резко, почти отдернул, и вновь глянул на Рэйстлина остро, пронзительно. Впрочем, взгляд его вскоре смягчился, и он пробормотал-прогудел чуть слышно в густую бороду:
- Так уж и в игру. Это ж и правда, мозги набекрень!



Рейстлин пожал плечами. Скосил взгляд на кружку. Вздохнул, и вышел из комнаты.
Пройдя по маленькому коридору, мимо комнаты матери….
Матери. Он остановился перед запертой дверью. Воспоминания нахлынули с болезненной четкостью. Защипало в глазах.
Голос, руки, глаза. Он вспомнил те дни, когда она рассказывала ему, еще ребенку о том, что видели ее глаза. Дивные сады, и люди, прогуливающиеся по ним. Они разговаривали на странном непонятном языке, но она говорила, что понимала, о чем они говорят…
Она сидела и шила, что-то или просто сложив руки на коленях, разговаривала, тихим, спокойным голосом. Он и сейчас услышал этот голос, заставивший сжаться сердце.
Тряхнув головой, он отправился дальше. Пряча воспоминания в самые глубины души.
Вышел на кухню, пройдя мимо стола в общей комнате, на котором выгоревший в середине стоял старый стол. Ха. А мы ведь с Карамоном его заменили. Мелькнуло еще одно воспоминание.
«Мы! Громко сказано». Напомнил он себе ехидно. Карамон его тащил с отцом. Усердно пыхтя.
А через год, отца не стало…
Он погладил стол, на который упал занесенный вечерним ветром лист валлина из открытого окна. Сколько он себя помнил, это окно закрывалось лишь с наступлением зимы. Окно в своей комнате, он всегда предпочитал держать закрытым и плотно запертым изнутри.
Рейстлин вышел на кухню. Очаг, выбеленный совсем недавно. Полки с посудой. Ящики, в столе, где лежали травы, специи, для готовки. Ящик для хранения свежего хлеба, который, сейчас был открыт и пуст.
Кухня была пуста. Ею давно никто не пользовался, и хотя кругом не было ни пылинки, это место отчетливо напомнило, что дом пуст.
Он вспомнил слова Тассельхофа, сказанные им в подземельях башни Замана.
« Там нет расстояния, нет времени, нет ничего, кроме того, что подскажет твое воображение. Я только подумал о кровати, и она появилась. И ты не испытываешь голода или жажды. Ты просто не думаешь об этом».
Он подумал о свежем хлебе, который был когда-то в закрытом ящике и повернулся к столу. Ящик был закрыт. Подойдя к нему, Рейстлин открыл крышку. Перед ним лежал еще дымящийся свежеиспеченный хлеб.
Он услышал голос, заставивший его вздрогнуть и обернуться, но вокруг никого не было.
«Мама». Над ухом раздался нежный голос. Поешь сынок. Отдохни тут.
Но что-то в этом голосе было не таким. Она не говорила ему этих слов никогда. Она не готовила, на его памяти, а если и собирала что-то на стол, то никто не видел этого.

Рейстлин взял поднос, появившийся перед ним на столе. Хлеб и мед, налил в две чашки горячей воды из чайника, который уже вскипел над очагом, добавил в них сладкий сироп. И вышел из кухни.
Войдя в комнату, он застал там Флинта, с грустью, глядевшего на него. И покачал головой. Поставил поднос на покрывало. И подошел к окну. Распахнул его настежь. В комнату ворвался прохладный летний воздух, наполненный ароматом цветов, которыми были усыпаны ветки вокруг.
Возможно ты здесь, возможно ты, как и предполагал, сидишь под деревом у кузницы Реоркса и ждешь Таса, в задумчивости проговорил он. Возможно все, кроме истины.



Флинт ерзал по кровати, оглядывая комнату. Он не очень хорошо помнил, как она выглядела когда-то, ведь гном почти никогда не заходил сюда, когда посещал дом Маджере. Однако все вроде бы на месте.
- Удивительно, как много мелочей хранится в памяти, а мы об этом даже не задумываемся. – Подумал кузнец. – И так ли важно соответствие этих деталей, по сравнению с полнотой всего образа? Как будто собираешь сложный инструмент, повинуясь чувствам, а не чертежам. Берешь винты по памяти, из разных ящиков не глядя, скрепляешь детали.… А потом смотришь на дело рук своих и видишь, что вышло не то, что просили, а то, что нужно на самом деле.
Флинт вспоминал события сегодняшнего дня, которого никогда не было и не могло быть. Но память о невозможном каким-то образом жила в его голове. Лысый Бертран заказал подковы, целую дюжину. Насколько помнил Флинт, у Бертрана отродясь даже кошки не было, а сегодня пришел такой важный, богато одет и платил серебром. Наверное, Рэйстлин застал времена, когда плешивый жулик обогатился. И кузня сама немного отличалась от той, где он когда-то работал. Гном в последние годы кое-что переставил, оборудовал пару потайных ящиков, сменил наковальню, но Рэйстлин этого уже не застал, уехав учиться. А сейчас все по-прежнему, как будто и не было тех последних предвоенных лет. Тайников же не осталось вовсе, маг о них и не знал никогда.
Гном еще раз наткнулся взглядом на пивную кружку и вдруг заметил неподалеку от нее книгу, которую Рэйстлин положил на стол прежде, чем выйти из комнаты. Он очень осторожно потянулся к ней рукою, готовясь отдернуться, почуяв неладное, но ничего не случилось, и мозолистая ладонь легла на ветхий кожаный переплет. Флинт поудобнее устроился на кровати и медленно раскрыл обложку.
Книга была пуста. Старые страницы несли на себе следы частого чтения, капельки свечного сала, высохшие пятна от чая или эля – не разберешь уже за давностью. Уголки листов были хрупкими, потемневшими от тысяч прикосновений, но кроме этих следов ничего в книге не было. Ни буквы, ни точки.
Сначала гном решил, что книга магическим образом защищена от чужаков, вроде него, но перелистнув пару станиц он ощутил нечто странное, исходящее от пергамента. Здесь плакал ребенок, испытавший злую, но привычную уже обиду. А на соседней станице были мечты и покой. Старик медленно листал страницы, с которых слетала невидимка-память. Иногда он узнавал себя, каким был когда-то. Немного не так, как сам привык себя ощущать – чуть более смешным и недалеким, а может, он и был таким? Гораздо чаще встречались Карамон и Китиара. И они отличались от тех, кого знал гном. Карамон был сильнее, выше, добрее, а Китиара оказалась гораздо более мягкой и честной, чем он привык ее знать. Мелькало множество лиц вообще никогда не известных Флинту – какие-то дети, звери. Иногда он узнавал места, расположенные неподалеку от Утехи. Пещерки в старых холмах – неглубокие трещины, где кто-то устраивал тайники, неведомые более никому. Берег озера, летняя жара и прохлада воды на глубине – тут гном поежился, закрыл книгу и решительно вернул ее на стол.
Мало ли, что там еще можно увидеть?! Строго говоря, он не видел никаких картин, просто листал страницы и вспоминал. Как будто сам, только чуть иначе.
Старый гном не удивлялся происходящему, он давно уже утратил эту способность. Он наслаждался Утехой, прекрасно осознавая, что за всю вечность, быть может, никогда больше не попадет в любимый город.
А тут и Рэйстлин чай принес. Флинт перебрался к столу и вцепился одной рукой в кружку, а другой в ломоть свежего хлеба, густо намазанный медом. Попеременно откусывая и отхлебывая, обжигаясь горячим чаем, он ощущал себя живым и это было прекрасно!



Рейстлин наблюдал за гномом, с наслаждением угощавшимся, невольно отмечая, то, как он радуется вновь возможности почувствовать себя живым.
Да Флинт любил жить.
А что же я. Почему все это, он мысленно обвел сознанием пространство, кажется мне таким пустым, потому, что я в это не верю…
Потому, что всю жизнь, возможно, играю в эту игру, под названием «я иду к цели»
Вероятно, он действительно не мое воспоминание. Вспоминая тех, кого он видел здесь в прошлый раз. Таниса, Карамона, когда, они были вызваны Такхизис у него из памяти. Тогда, когда сожгли Крисанию. Тогда был этот нелепый суд. И Стурма.
Стурм…
Этот точно в чертоге Паладайна. Усмехнулся про себя Рейстлин, вспоминая ни на миг не отступавшего от своей меры, паладина. А что у него было, в сущности? Он так же держался того, что привила ему мать, как Рейстлин своей магии.
Они действительно были очень похожи в этом. Каждый по-своему, одинаково преданные собственной мечте.
На Утеху опустилась ночь. Стихли почти все звуки. Окна домов по соседству мало помалу погасли. Тишина, только сверчки где-то там, далеко внизу, были отчетливо слышны.
Раньше он засел бы за книги, но сейчас все отчетливей становилось одиночество, камнем лежавшее на сердце. И глядя на гнома, мелкими глотками смаковавшего цветочный чай, он ощутил себя странно умиротворенным.
Ему ничего не было нужно, кроме отдыха. Он мог отправиться, куда захотел бы в даль своих воспоминаний, или сидеть здесь, не обращая внимания ни на что больше. Забыть о том, что было раньше. Ведь плохих воспоминаний, можно было и не касаться. И даже вообразить, что этот мир, в маленькой части которого он находился, принадлежит только ему. Что он здесь бог. Он едко расхохотался, Флинт от неожиданности едва не подавился чаем. А Рейстлин смеялся, и смеялся, осев на кровать, и слезы текли из его глаз.
Ну уж нет, проговорил он хрипло, перевода дыхание. Самообманом я точно никогда не увлекался.
Боюсь, что скоро все это кончится Флинт, сказал он, вытирая рукавом глаза. Так, что наслаждайся, пока у тебя есть возможность.
Впрочем, если ты что-нибудь захочешь, тебе стоит лишь подумать об этом.



- Нет, мальчик мой, - Гном одним глотком допил чай, крякнул и вытер ладонью бороду. – Мне, во первых, никогда недостаточно было просто подумать, всегда нужно было еще и сделать то, чего я хочу. Вот этими руками.
Флинт задумчиво посмотрел на свои грубые ладони. Чашка в них казалась маленькой, как стаканчик для крепкого вина.
- А во вторых, я свое уже отжелал. Сам подумай, чего мне хотеть от жизни, которая кончилась? А от смерти хотеть – бессмысленно. Все мне уже дано и отмерено. Место хорошее, дело привычное. Даже Тасу понравилось, хотя ему, конечно, скучно показалось. Здесь и сейчас, с тобой рядом мне тоже хорошо. А плохо мне уже быть и не может, наверное. - Гном помолчал, потом добавил смущенно; - Ты, это.… Если хочешь, я пойду. Не стесняйся, ты же здесь хозяин. И не бери в голову, ты мне ничем не обязан. А мне здесь по большому счету делать нечего. Только вот, что я тебе скажу напоследок.
Флинт подсел поближе и заговорил приглушенно:
- Я вижу, ты Стурма вспомнил? Аж посветлело в комнате. Ты не удивляйся, но я в своем теперешнем, - Гном запнулся, подбирая слова, - В своем положении, что ли? Короче говоря, чувствую чуть поболее, чем раньше. Да и вижу поглубже. Хотя мысли не читаю, нет…
Он помолчал, задумавшись, потом продолжил:
Просто по эту сторону, понимаешь, как и почему живые живут. Себя видишь, других тоже. Не как на ладони, но все же…. А еще Реоркс рядом. Я ему всегда служил, а только после, ну, в общем, сам понимаешь, когда, понимать начал, кто он таков. Долго буду еще понимать, мне теперь спешить некуда. И все равно не пойму целиком.
Гном надолго замолчал, задумавшись. В комнату лилась снаружи ночь, заполняя дом одуряющим запахом цветущих садов и звоном сверчков. Рэйстлин терпеливо ждал.
Когда гном вновь разомкнул губы, голос его звучал глухо и отчужденно.
- Говоришь, самообманом ты не страдаешь? Я бы не стал так уверенно это утверждать. Живым свойственно ошибаться, а еще им свойственно видеть мир однобоко. Ты, Рэйстлин, всегда спорил с богами. Вижу, и сейчас продолжаешь. Наверное, ты прав в чем-то. Жаль, ты не понимаешь, с кем споришь. Нет, ты не Бог этому миру и даже тому, что ты видишь сейчас вокруг себя. – Флинт понурил голову, и показалось вдруг, что он бесконечно стар. – А знаешь, почему не Бог? Ведь это все – твое. Ничего не было бы, если бы не твоя память, твоя душа, бережно хранившая все, что сейчас вокруг нас воплотилось. Не по воле твоей, а по сути твоей, понимаешь, нет? Вижу, что нет. Когда ты понял, вернее тебе показалось, что понял, ты сразу подумал о том, как это использовать. И совсем не подумал, что нужно сделать не для себя, мальчик. Не поверил ни в себя, ни в мир за окном, а уже задумался, как им править. Скажи, разве самонадеянность не сестра самообмана?
Гном жестом остановил пытавшегося что-то сказать мага.
- Прощай, Рэйстлин Маджере. Не думаю, что еще свидимся. Разве что сам ко мне придешь.… Но если решишь, будешь желанным гостем.
Гном тяжело поднялся со стула и вышел, прихватив по пути расколотую кружку со стола. Выходя из дверей, он, не оборачиваясь, вскинул правую руку, будто отсалютовал боевым топором и этот давно знакомый жест отозвался уколом боли глубоко в сердце Рэйстлина. Негромко стукнула входная дверь, и маг понял, что остался наедине с самим собой. Рэйстлин бросился к окну, но тропа под деревом была пуста, да и шагов по лестнице он не слышал. И не видел, что небе над ним, заслоненное кроной валлина, торжествующе сияло созвездие Драконицы.



Рейстлин отошел от окна, и устало опустился на кровать. Слова гнома вертелись у него в голове. Их смысл, настолько простой и ясный извивался и крутился, как змея на солнцепеке, постепенно находя отклик в измученном мозгу.
Я знаю, что ты слышишь меня, Флинт. Прошептал он. Я понимаю. Спасибо тебе.
Он прикрыл глаза.
Над ним зазвенел сухой горячий воздух. Тело, сквозь одежду ощутило раскаленный песок пустыни. Он снова находился, там, где был. Он поднялся.

Мои воспоминания, владычица, живут, несмотря на то, где я нахожусь. И мой мир, это я сам. Только моя жизнь не кончится. Еще рано.
А еще Такхизис, знай. Я создам собственный мир. И создам его потому, что не могу не создать. Потому, что хочу, что бы Он был. И был живым. Не построенным из песка воспоминаний, но пробужденным из опыта жизни.
Я пытался отобрать у тебя твое дитя. Каким же я был глупцом.
Ведь понять дар жизни, и ответственность за него и любовь к нему, можно познать только тогда, когда он твой, но не потому, что ты его решил завести, а потому, что не можешь не дать жизнь.
Это был хороший урок, моя королева.
Мне, наверное, еще многое придется постичь, Но теперь, я знаю, что на верном пути.



Ответом ему был вихрь черного песка, забивший глаза и рот. Потом пришла боль.
Когда Рэйстлин проплевался и протер глаза, он обнаружил себя стоящим посреди огромного зала. Или пещеры? Боль терзала мага, то накатывая волной, то чуть отступая, мешала сосредоточиться и оценить обстановку. Раскалывалась голова, ныли суставы, и невыносимо жгло нутро, будто кто-то сыпанул в живот горсть раскаленных углей. Пытаясь унять озноб, охвативший все тело, Рэйстлин оступился и, шагнув назад, ткнулся ногой во что-то твердое. Нога подвернулась, и он с размаху сел на неровный, скошенный обломок массивной колонны. Попытался встать, но ослабевшие ноги не слушались его. Упираясь руками в колени, он постарался удержать контроль над телом и, в конце концов, ему это удалось. Правда слабость и боль никуда не делись, но, по крайней мере, он смог оглядеться.
Сизый свод зала-пещеры нависал над головой, подобно лопнувшему брюху какого-то зверя. По гранитным гладким стенам текли вниз черные сгустки, похожие на кишки и свернувшиеся комки крови. Приглядевшись, маг понял, что это искусная иллюзия – наросты были каменными, скорее всего, изваяны из обсидиана и, конечно, они были неподвижны, но боковое зрение постоянно натыкалось на медленное кажущееся движение их по стенам вниз, глаз вздрагивал, пытаясь прогнать морок, и в итоге человек просто не мог толком ни на чем сосредоточиться. И еще эта боль… Колонны, подпирающие свод, были выкованы из вороненой когда-то стали и изобиловали шипами и зазубринами. Ржавчина, изъязвившая поверхность колонн, была до дрожи похожа на кровь. Кое-где из под слоя ржавого налета блестел чистый, черный металл казавшийся даже издалека острым и опасным. Пол же был ровен и гладок. Простой темно-серый мрамор, только отполирован до зеркального блеска. Сполохи света от невидимых источников проносились, отражаясь в этом мраморном зеркале. Даже свет здесь, казалось, корчится от боли.
Краем глаза маг уловил меж колонн движение и резко повернулся, едва сдержав приглушенный стон.
В глазах потемнело от боли. Когда туман рассеялся, Рэйстлин увидел перед собой Такхизис.
Она стояла невдалеке, футах в тридцати от места, где сидел маг. Высокая, стройная, опасная, как стилет. Платье ее, сшитое из свободно свисающих цветных полос, стелилось за ней по полу, каким-то образом не цепляясь за колонны. Оно могло бы быть слишком откровенным, подумал маг. Но в данный момент Богиня стояла неподвижно и лишь узкие полоски кожи смутно отсвечивали меж цветных линий. Он не смог определить цвет ее кожи. В неверном, искаженном свете она то казалась мертвенно бледной, то почти черной. Волосы ее были уложены в тяжелый узел на затылке, но концы их оставались свободными и лились вниз, покрывая плечи. Волосы были черными и отливали то кровью, то синевой вороненой стали. Маг попытался разглядеть ее тень, но в хаосе искаженных, мечущихся теней и отражений не смог обнаружить ничего, что могло бы ему пригодиться. И все же, он не сомневался, что это Богиня. Он вдруг смог различить не тень ее, но какой-то образ. За спиной женщины вздымался вверх, под свод зала, призрак пятиглавой драконицы. Огромные крылья беспрепятственно проходили сквозь колонны, взгляд всех пяти призрачных голов был устремлен на мага. Образ, будто почуяв, что обнаружен, уменьшился, поблек и теперь возвышался над богиней не более, чем на высоту двух футов.

- Я думаю, так будет лучше, милый? – голос Такхизис прозвучал неожиданно громко и Рэйстлин вдруг понял, что звучавшая в ушах какофония не более, чем отголоски его собственной боли, а в зале, как оказалось, стоит мертвая тишина. – Не очень вежливо с моей стороны позволять тебе оставаться во дворе. Раз уж пришел, добро пожаловать в мои чертоги. Вижу, тебе больно.… Хм. Придется потерпеть. Здесь всем больно. Наверное, и я не исключение, просто ни к чему сейчас углубляться в изыскания.
Голос ее был мелодичен и звонок, но, отражаясь от стен и колонн, искажался, и эхо возвращало его то низким шепотом, то скрежещущим мальчишеским дискантом.
- Однако, хочу заметить, ты вновь разочаровал меня, маг. Вместо благодарности за путешествие на родину и встречу со старым другом я услышала лишь кучку напыщенных фраз, смысл которых непонятен тебе самому, да несколько явных оскорблений. Оказывается, не все мои уроки были тобой усвоены. Ты продолжаешь говорить слова, смысла которых не знаешь, и делать дела, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. Что же ты так.… А вроде не гном?
Богиня медленно прогуливалась по залу, а Рэйстлин старался не выпускать ее из поля зрения, хотя периодически глаза застилала тьма, и холодный пот градом катился по лицу.
- Неужели ты настолько туп, Рэйстлин Маджере? С момента твоего воскрешения у тебя было достаточно возможностей подумать и сделать выводы. Но я не вижу, чтобы ты чего-то достиг. А мне не нужны ни глупцы, ни лентяи. Другой бы на твоем месте постарался чему-то научиться, сам понимаешь, что такой шанс выпадает очень редко и далеко не каждому. С другой стороны… Мне то спешить некуда. Давай поступим так.
Такхизис остановилась слева от мага и, грациозно уселась на невысокий табурет, непонятно как возникший посреди ровного места. Я сейчас послушаю одного менестреля. Он давно мечтал спеть для меня, пусть попробует. А ты посмотри, подумай. Послушать тоже разрешаю, так и быть.

Откуда-то из лабиринта колонн возникла небольшая процессия. Двое слуг в масках ввели высокого человека, одетого в изысканный бархатный камзол, темно-бордового цвета и узкие брюки из того же материала. Человек явно не соображал, где он находится, пребывая в трансе. Слуги оставили его стоять перед Владычицей и поспешно удалились, никем не удерживаемые. Внезапно взгляд человека прояснился, и он рухнул ниц, прижавшись лбом к мраморной плите. Зашептал быстро, захлебываясь какие-то славословия, обрывки молитв. Такхизис прервала его нетерпеливо, Рэйстлин отметил, что голос ее изменился, стал более низким и жестким. Человек, наконец, выпрямился, и маг поразился, каким неистовым счастьем и благоговением озарилось лицо барда.
Менестрель запел молитву Тьме, но лишь слова были знакомы магу, а мелодия была новой. В ней чувствовалась мощь, которая была сродни магии. Глядя на довольное лицо Такхизис (и отмечая, как сплетаются меж собой, в такт мелодии, головы призрачного дракона за ее плечами), Рэйстлин подумал, что молодой бард, пожалуй, обеспечил себе благополучную старость.
Однако, самому магу пора было поразмыслить над словами Богини. Пытаясь отрешиться от боли, он не обращал внимания на певца. Когда через какое-то время он бросил взгляд на менестреля, то обнаружил, что тот по колено погрузился в каменную плиту, но продолжал петь, хотя по лицу его катились крупные капли пота, а взгляд нет-нет, да и соскальзывал с лика богини вниз, к собственным ногам.
В голове мага раздался голос Такхизис. Уже знакомый злобный свист.
- Видишь ли, маг, не все его песни мне нравятся. У меня вообще странный вкус. Согласись, я не могу лицемерить и одобрять то, что мне неприятно? Это было бы несправедливо по отношению к молодому человеку и вообще, создало бы массу проблем в будущем. К тому же, - Такхизис коротко засмеялась, - Он говорил, что жизнь отдать готов за такую честь. Вот его мечта и сбылась. А ты смотри и думай. Пока он не поет, он не тонет. Когда мне нравится песня, он тоже не тонет. Но он продолжает петь и порой ошибается. Мог бы замолчать, но он верен своей богине. Все вы верны, пока молоды, бедны и при смерти. Пусть мальчик исполнит свой долг.
Богиня замолчала, и Рэйстлин вновь стал бороться с болью. Подумал, что певцу больно не было, по крайней мере, в начале.
- Было! – голос драконицы обжег, как удар плетью и маг не сдержал стона. – Ему было гораздо больнее, чем тебе. А сейчас еще хуже. И еще маг, у меня нет детей! Так просто было это понять! Раз я жива, значит у меня нет детей, тупица!



Он ведом своей верой в тебя, богиня. Сквозь зубы прошипел маг. А твое дитя - твой мир.
У тебя иное отношение ко всему сущему. Это то, что делает тебя тобой, такой, какая ты есть.
Может быть, в сравнении с тобой я глупец, но мы по-разному оцениваем, происходящее.
Он вспомнил слова Флинта об одностороннем восприятии. Да именно так.
А еще мелькнула мысль, что пока он продолжает искать, пусть даже и не вызывая в ней ничего кроме язвительности и злого смеха, тоже живет, в ее пределах, своеобразно, но оставаясь ей интересен.
Твоя любовь к чему бы то ни было и твое понимание всегда приносит боль, и негативные чувства, потому, что ты Такхизис, именно Такхизис, а не Паладайн, или Гилеан. Ты богиня тьмы, зла и боли, для этого мира. И все, в чем есть твое божественное проявление, все, несет в себе только это. Иначе не может быть.
Ты права в том, что жива еще, потому, что у тебя нет детей. Что бы ты смогла породить, кроме того, что уничтожило бы тебя, являясь тем, что ты вложила бы в свое чадо. Но, говоря о Кринне, я имел в виду совершенно иное дитя. Ты не можешь отреагировать иначе. И даже твоя благосклонность приносит лишь боль.
Не думай, что я не знал этого. Такова твоя суть.
Боль усилилась на миг, он перестал видеть и слышать, то, что происходило вокруг. Став комком боли, частью Такхизис, но даже не тысячной доли ее сути.
Он собрал всю волю, что у него еще осталась, и отрешился от физических ощущений. Но боль была не только телесной. Она терзала дух, сильнее, чем тело. Но эта боль была болью живой души. Его души. «Не больно только пустоте». Услышал он тихий шепот, не принадлежавший богине.
Это был голос певца. «Я живу, и умру, ДЛЯ моей богини».
Искаженное болью лицо менестреля, бледным пятном, светилось в зале, дрожащий голос, был полон силы. Той силы, что когда-то вела сквозь все преграды, того, кто действительно знал свою цель, и двигался к ней, сметая все преграды.
Рейстлин добавил к мозаике понимания, еще кусочек.