Прошу кидаться тапками

Опус №1. Быть собой

Над городом и окрестностями тихо сгустились тучи, проливаясь мелким осенним дождем. Грибники были просто в восторге, но простым жителям промозглая слякоть, когда каждый второй рядом идущий хлюпал носом, пришлась весьма не по душе. Но, несмотря на непогоду, огромный муравейник мегаполиса продолжал жить в том же самом ритме. Все знали, куда, зачем и для чего они идут, и каждый старался не выбиваться из графика.
Из метро вышел невысокий человек. День за днем он повторял один и тот же маршрут. Дом – метро – работа. Серо-стальные глаза таили в глубине такую усталость, что, взглянув в них, можно было дать человеку лет шестьдесят с лишним. Хотя в действительности ему было чуть меньше сорока.
Перед глазами Семена Семеновича Разумовского или попросту Квадратыча, работника цирка с двадцатилетним стажем, в очередной раз вырос до боли знакомый купол. На карнизах ютились голуби, прячась от дождя, поэтому клоун интуитивно ускорил шаг. Хотелось быстрее проскочить под крышу, чтобы, помимо дождя, на куртке никаких других следов пребывания на улице не осталось.
Он жил. Отрабатывал свой номер. Малая песчинка посреди серого пляжа. По крайней мере, внешне так оно и было. Тяжело жить, скрывая свою сущность. Лишь в цирке он изредка мог побыть собой, когда приходилось изображать волка в детских постановках. И то приходилось сдерживать себя, чтобы в разгар сказки по-настоящему не вонзить клыки в бабушку или ее полоумную внучку в красной шапочке.
“Бабушка! Для чего у тебя такой длинный нос?” – кривлялась Шапочка – плоскогрудая девица Краснова, которой тоже было за тридцать. Последнее время так и подмывало ответить “Какой х..! Простите, какой хвост, такой и нос!”

“Браво! Бис!” - зрители рукоплескали. В этот вечер, в отличие от многих других, в цирке был аншлаг. Детишки восторженно верещали и заливались звонким смехом, глядя на происходящее на манеже. Белолицый клоун в зеленом парике-грибке приводил их в особое умиление. Он плакал, а дети смеялись.
Смех да слёзы… а чем еще жить?
Лицо Квадратыча, скрытое за маской грима, было полностью бесстрастным. Он просто делал свою работу, которая в очередной раз не доставляла ему никакого удовольствия. Только сильнее разгоралось раздражение, изредка пробивая пламенными язычками серый пепел обыденности. Положительные эмоции канули в лету. Да и ярость слишком часто последнее время толкалась в грудь.
Едва сдерживая себя, Квадратыч ушел со сцены. За его спиной сомкнулась ткань кулис, и тут же в опилки полетел его дурацкий зеленый парик. Клоун хлопнул дверью гримерки и, досадуя на судьбу, начал нервно стирать грим с лица.
В глазах вновь появилась сталь и еще что-то, чему даже точного определения дать невозможно. Хотелось бросить все и пойти напиться. Решено. Сегодня Сеня будет отрываться по полной.
Это называется – вспомнить все хорошее! Завалиться в какой-нибудь кабак. Залить в себя пол-литра белой для пущей веселости. Снять соску… а лучше двух!
С кривой ухмылкой Разумовский вспоминал прошлую свою попойку и то, во что она превратилась… Девушка была сладкой. Сладкой во всех отношениях.
Во рту привычно шевельнулись клыки.
- Сеня, ты в порядке? – в приоткрывшуюся дверь гримерки просунулось лицо “Шапочки”, - готовность номер ноль! Две минут и выход.
- Иду, иду… - Семен уже натягивал на себя шкуру Серого Волка и дурацкую маску. Несмотря на все проблемы, он – профессионал. А значит нужно сейчас идти и нести радость тем, кто еще умеет смеяться…

…Выпитая бутылка водки раскрепостила. Под ритмичное “тынц-тынц-тынц” еще один папуас присоединился к остальным “колбасерам” дико дергающимся на танцполе. Гибкие тела местных “зажигалок” терлись рядом, будоража кровь. В полумраке клуба выражение глаз не играло никакой роли. Да и кто будет в них смотреть?
Стоило зазвучать “медляку”, как руки сами легли на талию стройной блондинки, танцевавшей рядом. Она и не была против.
Красавица щеголяла в серебристом полупрозрачном наряде с глубоким декольте, в котором виднелась весьма и весьма аппетитная грудь.
“На одну лечь, другой укрыться” – мелькнула задорная мысль после брошенного в вырез взгляда. Но она быстро улетучилась, стоило Семёну закружить девушку в танце.
Аромат молодого тела пьянил. Хотелось покрепче сжать длинноногую обольстительницу в объятиях, зарыться в ее волосы и никуда не отпускать. Но Квадратыч сдержал себя. Он знал, чем это, в конце концов, может закончиться, и не спешил приближать сей момент.
Разрывавший динамики хрипловатый голосок западной певички, выводившей под неплохой гитарный рифф знаменитое “Don’t speak!”, стих. Пары замерли, и Семен впервые взглянул девушке в глаза. В ее синих озерах плясали веселые искры.
- Ольга! – произнесла она, наконец.
- Семен! – он едва успел ответить, прежде чем их оглушил новый музыкальный удар. Двое замерли посреди беснующейся толпы в мерцающем свете стробоскопических лазеров, держась за руки…

Рука клоуна покоилась на талии Ольги всю дорогу до его дома. Хорошая девушка, горячая…Семён Семёныч решил насладиться в полной мере.
Щелкнул замок, пропуская в открывшуюся дверь изрядно подогретую парочку.
- А у тебя уютно. – Ольга еще успела что-то сказать, прежде чем губы Семёна нашли ее уста. Дальнейшее потонуло в волне накатившей страсти…

Волосы Ольги разметались по подушке. Девушка сладко спала на плече Квадратыча, который из последних сил сдерживал себя. Лунный свет, льющийся через подслеповатое окошко, высеребрил ее волосы, сделал и без того светлую кожу почти что молочной. Лишь по-прежнему маняще алели губы.
Тихо вздохнув во сне, девушка перевернулась на бок. Одеяло сползло, обнажив точеное плечо, грудь с бурым пятном соска, изящный изгиб шеи…
Перебарывать свое естество становилось все сложнее. В голове крутился калейдоскоп безумия. Сцены, одна кошмарнее другой возникали в памяти Разумовского. И везде итог был один – заляпанная кровью комната и холодеющий женский труп на кровати.
Нет, боги! Только не сегодня, не сейчас! Если я думал об этом до этой ночи, то сейчас я не хочу ее смерти… не хочу… уууууу… - тихое подвывание нарушило ночное спокойствие.
- Ты еще громче не можешь? Жил бы в квартире, тебя бы соседи мигом раскрыли, - Ольга и не думала дальше притворяться, что спит, - глупый ты, волк! Чем меньше сопротивляешься своим желаниям, тем легче их контролировать. Смотри! – девушка вмиг соскочила с кровати, не стесняясь своей наготы.
На еще не до конца принявшей нужные очертания волчьей морде Разумовского отразилось почти человеческое удивление. Стоявшая перед ним красавица обернулась в ладную волчицу с серебристой шерстью. Квадратыч даже моргнул несколько раз и укусил себя за лапу. Думалось, что он спит или начал бредить.
- Если ты знала, кто я, почему молчала? – пролаял он. Вместо ответа Ольга на мягких лапах подошла к нему и нежно куснула за загривок. Ее голубые глаза лучились мягким светом.
- Такие, как я, умеют чувствовать собратьев, - ответила она спустя некоторое время, - ты же еще слишком юн для этого, и тебе нужно еще очень многое познать, многому научиться. Идем!
- Куда? – в голос Семена вернулось всегдашнее безразличие.
- Быть собой. Учиться жить…

***

- Привет! – на лице Разумовского впервые за долгий период играла улыбка. На радостях он поцеловал сначала “Красную Шапочку”, а затем и “Бабушку”. Те от неожиданности опешили. Танцующей походкой счастливый клоун отправился в гримерку.
- Чего это с ним? – плоскогрудая “Шапочка” первой обрела дар речи. Видеть Квадратыча в подобном расположении духа было, мягко говоря, не привычно.
- Может, влюбился, наконец, - “Бабушка”, а в миру попросту Степанида Адольфовна Зайцева, пожала плечами, - иначе и не скажешь!

- Краснова, Зайцева, Разумовский! Готовность номер ноль, хорош прохлаждаться по гримеркам! – директор цирка пытался добавить в голос строгости, чтобы заставить своих артистов шевелить конечностями быстрее.
- Уже, Степаныч! – первым из своей комнатушки выполз улыбающийся во все тридцать два зуба Серый Волк. Разумовскому прямо-таки не терпелось на сцену, он хотел отработать номер как можно быстрее и уйти.
Бежать прочь из этой конуры. На свободу. В лес, где никто не помешает ему быть собой. Где не надо прятаться и дрожать от каждого постороннего шороха, в боязни быть замеченным. Где есть только вольный ветер, ласкающий листву на ветвях, зеленый ковер трав и душистый аромат цветов… а в небе мириады ярких глаз, которые, кажется, смотрят только на тебя…
Семен играл на манеже, вкладываясь в роль полностью и без остатка, и даже несколько более того. Но мысли его были не с ним. В памяти стояла вчерашняя ночь и ее волшебство.
Он вспоминал теплое, пряное дыхание Ольги на груди и восхищенный блеск ее глаз, когда они, запыхавшись после бега наперегонки, лежали на небольшой полянке в мягких зарослях папоротника. Словно наяву он чувствовал, как ее клыки нежно покусывают край его уха… как в ответ в груди рождается и растет что-то очень-очень горячее, грозя вырваться наружу.
А потом новая гонка. Серая и серебристая молнии мелькают меж стволов, с каждой секундой настигая удирающего со всех ног олененка, невесть каким образом оказавшегося неподалеку от городских стен. Прыжок, и серый волчара, вцепившись в горло несчастного создания, валит жертву с ног. Серебристая тень падает рядом. Добыче не уйти. Клыки рвут горло, и теплая вязкая жидкость окрашивает пасть темным багрянцем.
Первобытный восторг разрывает грудь и выплескивается оглушительным воем, знаменующим первую победу. Звук раскатывается далеко окрест, но теперь ему нечего бояться, некого таиться… Горящий взгляд Ольги словно говорит ему:
“Теперь ты понимаешь, что значит - быть собой? Вот она, настоящая жизнь!”
И новый раскат воя оглашает лес…

Разумовский медленно приходил в себя. Шум вокруг стоял не вообразимый, чего и стоило ожидать. Но, к удивлению клоуна, это были вовсе не аплодисменты и крики довольной ребятни. Это были вопли страха и ужаса, от которых, казалось, сейчас обрушится цирковой купол.
Семен обвел взглядом окружающих. “Бабушка” Степанида Адольфовна вместе с “храбрыми охотниками”, сверкая пятками, улепетывала за кулисы. Зрители ломились в проходы, давя друг друга.
“Во дают! Бомбу что ли заложили?” – такой вывод напрашивался, потому что только стражи правопорядка оставались на местах. И сейчас охрана дружно потащила оружие из кобуры, нацеливая его на Квадратыча.
“Эй, ребята, вы чего?” – хотелось выкрикнуть, но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Взгляд оборотня упал под ноги, где в луже собственной крови с разорванным звериными клыками горлом остывало тело Красной Шапочки. Не такой конец должен был быть у сказки…
Быть собой! До конца!
Последний гордый волчий вой оборвался в трескотне пистолетных выстрелов…

Неустанный Вы наш, пальчики не перетрудите...

я еще и крестиком.. и на машинке могу

Богата талантами земля гондорская... Рассказы похожи на зарисовки из жизни...

Опус №9. Душа в бумажной обертке

Под ногами похрустывал первый выпавший снег. Белые хлопья, подгоняемые попутным ветром, залепляли глаза и настырно пытались забраться за шиворот, чтобы пощекотать.
- Сынок, не подмогнешь? – из раздумий Сергея вырвал дребезжащий старушечий голос, - мне б только дорогу перейти и я дома. Так и ноги уже не идут, и руки отваливаются.
Овчинников кивнул и принял из рук бабушки тяжеленные сумки. Он как раз собирался переходить улицу, так почему бы заодно и не помочь старому человеку. Его даже не смутил “восхитительный” аромат, что доносился из баулов. Каждый живет в меру своих возможностей, а у нынешних пенсионеров они весьма ограничены. Нельзя было винить эту старушку в том, что она в поисках пропитания или дополнительного заработка обшаривала местные свалки. Может, и ему самому вскоре придется нищенствовать… Нет. До такого он не опустится. Слишком велики гордость и самолюбие. Лучше уж пулю в лоб…
- Спасибо, милок, - голос старушки вновь пробил пелену мыслей. Сергей удивленно моргнул. Оказалось, что он донес сумки прямо до обшарпанных дверей бабушкиной квартиры, - даже не знаю, как тебя и благодарить… Мабуть, зайдешь, так я тебя чайком угощу.
- Не за что, бабуля, тороплюсь я, - Сергей улыбнулся, - уж извини, что не могу гостеприимством воспользоваться.
Шаги Овчинникова уже гремели по подъезду. Где-то раздался протестующий «мяфф» разбуженного кота. Старушка едва слышно вздохнула, и ее губы прошептали: “Добрейшей души ты человек, Сережа…”

Сергей вышел с подъезда и взглянул на часы. Стрелки показывали половину десятого. Оставалось еще полчаса. Торопиться было некуда. До особняка Первушиной, куда он направлялся, было всего пара кварталов.
Щелкнула зажигалка. Сергей закурил. При воспоминании о Первушиной его снова затрясло. Хорошо, что хоть за руль не стал садиться, не то точно бы с первым попавшимся столбом поцеловался. Короткими шагами на негнущихся ногах он двинулся к намеченному месту.
Проезжающая мимо машина, коротко блеснув фарами, на несколько секунд выхватила из снежной пелены медленно бредущую по тротуару фигуру, кутающуюся в короткое черное пальто.
Дрожащая рука поднесла к губам выкуренную до половины сигарету. Едва тлевший огонек вспыхнул яркой рубиновой звездочкой. Сергей сделал очередную глубокую затяжку, но напряжение и не думало спадать.
Вот и знакомый поворот, направо, под арку. Еще пару десятков шагов, звонок в дверь, и встреча с судьбой состоится. На карту в буквальном смысле поставлено все. Проиграет он сегодня – и жить-то дальше будет незачем. Если же выиграет… Для себя Овчинников твердо решил завязать с азартными играми. Ничего, кроме проблем, играя в карты, он не нажил.
Зашипел в небольшом сугробе брошенный окурок, так и не долетев до предназначенной для него урны. Сергей обстучал ботинки от налипшего на подошвы снега и поднялся по ступеням. Вздохнул и нажал на пятачок звонка.
Потекли томительные секунды ожидания. Наконец, дверь скрипнула, и хлынувший из проема яркий свет вынудил Сергея зажмуриться.
- Проходите, госпожа ждет, - тихий баритон дворецкого заставил содрогнуться. Голос был словно неживой, потерявший все краски и гамму чувств.
Сергей буркнул в ответ что-то невнятное и поспешил пройти в прихожую. Снял пальто и шляпу.
- Разрешите помочь? – дворецкий принял одежду из рук Сергея, - Госпожа ожидает в гостиной…

- Господин Овчинников, чрезвычайно рада вашему визиту, - Анастасия Павловна Первушина, женщина с чертовски привлекательной внешностью и бархатным голоском, встала с кушетки, сердечно приветствуя гостя. Впрочем, за напускной теплотой и душевностью скрывался характер настоящей стервы и порядочной суки. Все это вкупе с трезвым умом и холодной расчетливостью делало ее настоящей дьяволицей. Она с легкостью разбивала сердца, втаптывала в грязь чужие честь и достоинство. Ее любили и ненавидели одновременно.
Но помимо всех этих женских заморочек, Анастасия Первушина по-прежнему оставалась непревзойденной в игре в карты. Никто, будь то мужчина или женщина, так и не смог ее обыграть. Каждого рискнувшего она раздевала до нитки и отпускала восвояси.
Теперь настал черед и Сергея. Сегодня был его последний шанс отыграться. Он спустил практически все свое состояние, но не терял надежды выкарабкаться. Хотя внутренний голос настойчиво твердил “Брось, пока не поздно!”
- Крайне польщен, Анастасия Павловна, - Сергей склонил голову в легком поклоне. Хорошо, что она не заметила, как он судорожно сглотнул. При взгляде на прелестницу у него на миг пропали все мысли об игре. Рыжие локоны, словно огненный ореол, окутывали ее голову, спускались на плечи, прятались в глубокое декольте зеленого вечернего платья. Алые губы призывно манили.
- Приступим, Сергей Геннадьевич? – Первушина поплыла в сторону специального приготовленного столика, - Думаю, незачем откладывать дела в долгий ящик.
Овчинников кивнул. Действительно, зачем тянуть. Не за великосветской же беседой он пришел…

- … Еще партию, Сергей Геннадьевич? – в бесовских глазах Первушиной плясали отблески от горящих вокруг свечей.
- На что, позвольте спросить, я с вами еще играть могу? Мои карманы, как и мой банковский счет, пусты! – в глазах Овчинникова стоял неподдельный ужас. Какого, спрашивается, дьявола, он вообще сюда шел… Ведь понимал, что нужно остановиться…
- О, мой дорогой друг, поверьте мне, у вас еще есть на что сыграть… - Первушина игриво стрельнула глазками в Сергея, с удовольствием затянулась и выпустила струйку дыма в потолок, - и эта ставка с лихвой перекроет все то, что вы мне проиграли.
- Что же это, Анастасия Павловна? – Сергей непонимающе уставился на Первушину. Неужели, ей потребовалась его жизнь… Что ж, по крайней мере, он ничего не потеряет, сыграв еще партию. И так дома, в верхнем ящике письменного стола дожидался заряженный револьвер, - Хотя, я в любом случае согласен.
- Нет, Сергей Геннадьевич, жизнь ваша, меня не интересует, - женщина довольно рассмеялась, наблюдая реакцию Овчинникова, - а вот душа – совсем другое дело.
- Шутить изволите?
- Отнюдь… Степан! – Первушина потушила сигарету и кликнула дворецкого, - будь любезен, принеси перо, чернильницу и договор.
- Договор?
- Конечно, мил друг. Нужно же нам документально скрепить наше соглашение. Вы ставите душу, я – все то, что вы мне проиграли, и еще немного сверху. Возьмете верх – считайте, что мы с вами и не встречались вовсе. Если же выиграю я, то уж не обессудьте… Ну, так что, не передумали?
Сергей отрицательно покачал головой. Оказывается, Анастасия Павловна еще и психопатка… Впрочем, застрелиться и “без души” можно.
Тем временем дворецкий Степан принес все потребное. Даже не взглянув в текст, что чернел на желтоватой бумаге, Сергей обмакнул кончик пера в чернильницу и широким росчерком оставил свою подпись. Буквы загорелись ярко-алым.
- Какие у вас чернила странные, Анастасия Павловна…
- Самые подходящие, - Первушина окунула кончик пальца в склянку и слизнула с него багряную капельку, - такие договора принято скреплять кровью. Пусть не своей, но все же…
- Вы сумасшедшая! – если у Овчинников и оставались сомнения по этому поводу, то теперь они окончательно развеялись.
- Думайте, что хотите, - женщина оставила свою подпись на договоре, - но играть все равно придется, - по ее лицу пробежала тень усмешки, - Сдавайте, дорогой мой человек!

Пара двоек, тройка, семерка и туз. Почти как у классика.
Пора вскрываться.
Мысленно скрестив пальцы, Сергей открыл карты. Пришел черед Анастасии Павловны…
Вслед за десяткой пик, на стол легли валет, король и туз той же масти. Последней, словно в насмешку, появилась роковая пиковая дама. Ройал-флэш…
Да. Жаль, что пистолет остался дома. Больше всего Овчинникову сейчас хотелось прострелить голову сидящей напротив женщины. Потом в довесок убить дворецкого. И финальным аккордом покончить с собой.
- Вы проиграли, Сергей Геннадьевич, - голос Первушиной был странно сух, - ваша душа теперь моя. Степан, инструменты!
Увалень-дворецкий мигом испарился. Будто и не было.
- Какие еще инструменты? – Сергею показалось, или в горле что-то действительно задрожало.
- Голубчик, вы проиграли? Проиграли… Договор подписали? Подписали… так чего удивляемся? – Первушина подвинула пергаментный лист с кровавыми росчерками поближе к Сергею, - Удосужились бы прочесть – не задавали бы глупых вопросов. Читаем…
Я, нижеподписавшийся Овчинников Сергей Геннадьевич обязуюсь отдать свою душу Сатане, представленному нижеподписавшейся Первушиной Анастасией Павловной, если проиграю ей последующую партию в покер.
И далее ваша и моя подписи.
- Но…
- Что “но”? Не могу же я душу-то вашу…душонку… душоночку… без инструментария изъять.

Дворецкий притворил входную дверь вслед за гостем. На улице уже светало.
- Степан, поди сюда! – голос Анастасии Павловны донесся из гостиной.
- Да, госпожа?
- Будь добр, выкинь эту гадость, - Первушина изящным жестом указала на карточный столик, где внутри скомканного листа бумаги с договором лежала душа Сергея, - такого добра и в Аду хватает.
- Как выкинуть? Куда? – Степан непонимающе уставился на хозяйку.
- Руками. На помойку. Там ему будет самое место. Среди таких же отбросов, - Первушина слабо улыбнулась, - Однако, и намучилась я, пока душу из него вынимала.
- Так стоило ли тогда всю ночь с ним возиться? Отпустили, и вся недолга.
- Тут дело принципа… Договор есть договор. Карточный долг – это святое.
- Так для вас же нет ничего святого.
- И правда… Ну, да не суть. А вообще, что-то ты больно разговорчив у меня стал, голубчик. Твое дело приказы выполнять, а не рассуждать. Не то живо замену тебе подыщу. Благо желающих много, - в уставших глазах Первушиной мелькнула искра раздражения, - Забирай эту дрянь и оставь меня…
Степан поспешил ретироваться вместе с мусором…

Сергей брел без цели. Просто шел, куда глаза глядят. Он не помнил прошлого, не думал о будущем и смутно сознавал настоящее. Даже собственное имя он забыл.
Ноги выписывали замысловатые кренделя по тротуарам и дорогам. Хорошо, что в рассветный час машин было еще не так много. Но каждый водитель считал своим долгом хотя бы яростно погудеть на шатающегося, подобно пьянице. Лезет, чертила, на проезжую часть… Смерти хочет, видимо.
Пара человек удосужилась даже остановиться, выйти из авто и дать нахалу по лицу. Сергей падал и вставал с абсолютным безразличием. Шел дальше…
- Сынок… сынок! – чей-то голос слегка разогнал туман, царящий в голове, - ты тут потерял…
Мутным взглядом он уставился на говорившего. Вернее, говорившую. Откуда-то ему была знакома эта старушка с двумя набитыми чем-то сумками.
- Потерял?
- Да, держи, - бабушка торопливо сунула Сергею в руку какой-то хрустящий комок.
- Что это?
Ответа не последовало. Старушки и след простыл.
Сергей развернул бумажный комок, что оставила в его руке старушка. В груди внезапно потеплело. В голове прояснилось.
На смятом листе договора лежала его слегка потрепанная душа…

***

- Повезло тебе, Матрена. Воля случая… а так бы списали тебя по профнепригодности, - апостол Павел черкнул что-то у себя в журнале, - но я, так и быть об этом умолчу. Лети за премией, ангел-хранитель… - он ехидно хмыкнул.
Кряхтя, старушка расправила крылья. С Сергеем все висело на волоске и почти сорвалось.
Впрочем, душа спасена, и хорошо все то, что хорошо кончается…

Опус №10. Я так скучал, любимая...

Летящая стрела
Сверкала опереньем.
Чья грудь ее ждала?
Кто ведал направленье?
Чья легкая рука
Её сквозь облака
Смогла направить к цели?
Что стрелок шепнуть успел,
Когда он взял прицел?
И тетива запела…

Охотник, сжимая в руке верное Копье, с верной спутницей – Гончей, как и каждую ночь, крался неприметной небесной тропкой в напрасной надежде свидеться с Девой, охраняемой жестоким Волком.
Казалось, остальные созвездия забавляются, наблюдая за очередной неудачной попыткой из бесконечной вереницы подобных. Лишь Творец, замерший посредине небесного хоровода звезд, с безразличием относился к мукам двоих влюбленных, обреченных на вечную любовь и бесконечную разлуку. Быть может, именно его воля не позволила им быть вместе…
Творец. Вершитель. Тот, что царит над своим детищем – миром Предела. Он, словно незримый кукловод, лениво подергивает тонкие нити судеб своих возлюбленных чад. Каждое движение его чутких пальцев расписано на многие и многие лета…
Судьбу не обмануть и не изменить линию жизни. Что тебе предначертано Всевышним – есть твой удел…

Их тоже двое в ночной тиши. Охотник и дева. Но им равнодушная воля Творца пока не мешает быть вместе, горячо любить друг друга. Мягкий серебристый свет звезд обволакивает обнаженные тела. Они кажутся единым целым, слившись в страстном порыве. Шелест ветра в высокой траве, в кронах недалекого леса, заглушает сладостные стоны.
На миг они оторвались друг от друга, их светящиеся любовью и нежностью взгляды встретились. Но через мгновение девичьи руки обвились вокруг шеи юноши, и, наклонившись, он ощутил аромат и свежесть молодых губ…
Кэт ощущала, что тело ее вновь будто разрывается на части – каждый нерв трепетал в безумном напряжении. Она касалась Лаэла, его гладкой обнаженной кожи.
Страсть взвилась, словно гигантская спираль, и полностью захлестнула девушку. Казалось, что эта гонимая ураганом приливная волна поднялась из глубин ее души, накатила... накрыла с головой... Нетерпеливый стон сорвался с ее губ, она прижалась к Лаэлу всем телом, ощущая его твердую, как камень, плоть. Губы юноши впились в ее полураскрытый рот, и Кэт потонула в новой накатившей волне...
***
Легкое мановение руки Всевышнего… Слабо подергиваются нити, что тянутся к живым марионеткам, но вот еще одна из них оборвалась…

День клонился к закату. Солнце сползало за отроги недалеких гор, окрашивая горизонт в багряные тона. Лаэл, стоя на опушке леса, любовался вечерней зарей.
Вот Мирд-Гол, располагающийся у самых подножий горного массива, скрылся в тени, которая плавно заскользила дальше, укутывая землю в сумерки. Скоро совсем стемнеет.
Взвалив на плечо сегодняшнюю добычу, Лаэл двинулся к домашнему очагу. При мысли о дожидающейся его Кэт в груди стало тепло-тепло. Вскоре их молодая семья станет больше на одного маленького человечка – местный знахарь напророчил, что через полгода у Кэтрин и Лаэла появится первенец.
Забота, которой окружил счастливый муж свою любимую после столь радостного известия, была сравнима с уходом за новорожденным. Лаэл практически ничего не позволял ей делать по хозяйству, за исключением приготовления пищи…

Вот и окраина деревушки. Но что это? Односельчане от мала до велика собрались возле его дома. Сердце предательски сжалось, предчувствуя беду. Соскользнула с плеча в дорожную пыль тушка добытого кабанчика. Ноги быстрее ветра понесли к родному крыльцу. Толпа соседей послушно расступилась, пропуская Лаэла.
Добежал и рухнул на колени. И сдавленные рыдания разорвали грудь. Разум отказывался воспринимать то, что видели глаза. Руки сжимали в объятиях безжизненное тело любимой, гладили спутанные от засохшей крови рыжие локоны. Губы целовали милое лицо и шептали “нет…не верю…”
***
Почти неделю после похорон Лаэл горевал, не желая ни с кем разговаривать. А после пошел к знахарю и задал единственный вопрос. Кто?
Глянул старец в холодные озера ненависти в глазах юноши и ужаснулся, но поведал ему, что произошло в тот день…

Отряд конных из Мирд-Гола влетел на главную улицу деревеньки. Взмыленные лошади, всхрапывая, хватали вечерний воздух. Всадники соскочили на землю, позволяя своим коням напиться в большой бадье у колодца.
Богатые одежды пришельцев были покрыты пылью, но лица красны и веселы. Некоторых даже пошатывало – празднество в Клане Эймделл что из Дома Клинков Войны удалось на славу. Да еще и сам государь-император со свитой своих рыцарей почтил присутствием сегодняшнее торжество - свадьбу Ричарда - нынешнего главы Клана и Дома. Счастливый жених осведомился – когда же сам его величество осчастливит своих подданных, подарит трону Немоса и государыню-императрицу и наследника престола. Но монарх лишь отмахнулся. Слишком уж он привык вести разгульный образ жизни, чтобы пойти на такой шаг. Может где-то на бескрайних просторах империи наследники у него и есть. Он даже был уверен, что подобные сыщутся в каждом Доме – его величество не пропускал ни одной прелестной юбки. А кто посмеет отказать правителю Империи? Да любая сочтет за наивысшее наслаждение удостоиться ласк императора.
Разгоряченные изрядными возлияниями гости решили устроить для себя новую забаву – скачки. Победил, естественно, государь. А как же иначе!
И теперь теплая компания ожидала, пока их лошади напьются и немного переведут дух, чтобы вернуться в Мирд-Гол.
- Как звать тебя, красавица? – вино в крови его императорского величества взывало к победам уже на другом фронте – любовном. А рыжеволосая деревенская прелестница, со столь ранним для ее возраста повязанным платком замужества, так кстати попалась ему на глаза. Кэтрин сидела на крыльце своего дома и вышивала что-то, тихо напевая себе под нос…

- Она отбивалась, как могла, но вино и желание крепко затуманило голову государя. Наверное, он совсем обезумел, когда ударил ее, - старец на секунду замолчал, увидев злые слезы и сжавшиеся до молочной белизны кулаки Лаэла. – Она упала и ударилась головой о ступени… и все, больше не поднялась…

Повинуясь воле Творца, линии судеб пары марионеток шевельнулись, начали сближаться…

Больше Лаэлу ничего и не надо было узнавать. Он молча встал и вышел, оставив старика наедине с воспоминаниями.
Следующим утром он ушел, захватив с собой лишь свой верный охотничий лук, колчан стрел, нож-засапожник и еще несколько мелочей.
***
Он почти ничего не ел и сильно исхудал. За месяц пути его кожа обветрилась и висела складками на осунувшемся лице. Глаза ввалились, но по-прежнему горели суровым огнем. По виду – так умудренный годами охотник, а никак не двадцатилетний парень. Он жил одной ненавистью, а та сжигала его изнутри.
Каменная пасть Немоса проглотила еще одну человеческую крошку. Стража у ворот даже не обратила внимания на одинокого охотника, что, по-видимому, принес шкуры на рынок. Тетива на луке спущена, колчан со стрелами упакован и запрятан на дне заплечного мешка, значит все в порядке…
В другой ситуации Лаэл бы по достоинству оценил красоты столицы, но сейчас его не интересовали ни вычурные здания главных улиц, ни многочисленные лотки торговцев, чьи товары были свезены со всей Империи. Он просто шел к своей цели...

Сошлись пальцы Создателя, пересеклась пара линий…

- Посторонись! Кому сказано! – многочисленная стража в прочнейших доспехах гномьей стали сгоняла простолюдинов на тротуары. – Дорогу Императору!
Сам властитель в сопровождении рыцарей охраны медленно двигался к вратам столицы. Срочно требовалось его личное присутствие в Нерувиме. Эльфийские колена опять что-то не поделили…
Блистал адамантиновый нагрудник, украшенный королевским гербом. Развевался за спиной плащ – легкий ветерок ласкал пурпурную ткань. На лице императора играла умиротворенная улыбка: подданные при виде его падали на колени и в почтении склоняли головы.

Лаэл издали услышал выкрики стражи. Вот он, его шанс!
Заплечный мешок летит на камни мостовой. Руки одним движением натягивают тугую тетиву верного лука. Пальцы распускают завязки на горловине мешка, рвут оплетку на колчане…

Сейчас, убийца! Сейчас ты ответишь за смерть Кэт, за моего нерожденного малыша, за уничтоженное тобой счастье… Такие как ты, не имеют права на жизнь.
Где она, высшая справедливость? Чем я и Кэтрин заслужили подобную участь… Разве нельзя нам было просто жить и любить друг друга… растить детей, стариться вместе… Кто тот неведомый судья, что решает кому жить, а кому умереть? Не знаю… Но это точно не ты! На это способны только Боги, которых я уже проклял… а ты даже не человек. В тебе нет того, что делает человека человеком – чувств. Ты – существо, что сидит на троне Империи. Пустая кукла – иного слова и не подберешь…
Если ты считаешь, что тебе все дозволено, что ты призван быть судьей, чтобы вершить судьбы своих подданных, оставаясь непогрешимым и не подвластным ничьим законам, то ты ошибаешься.
Я… я – твой судья и палач, император! Я судил и приговорил тебя, в тот самый момент, когда узнал все. Я еще не знал, кто ты, но знал, что убью тебя. Я решил так еще в тот миг, когда увидел остывающее тело своей возлюбленной, что должна была подарить мне дитя. Я прощался с ней, и представлял твою смерть.
Приговор вынесен, и я приведу его в исполнение.
Плевать, что рухнет Империя, что страна погрузится в пучину междоусобной войны – я уверен, что Дома как волки вцепятся друг другу в глотки в борьбе за власть. Мне это безразлично. Ты разрушил мой мир, так какое мне дело до остальных…
Умри, чудовище! Умри!

Наверное, последние слова Лаэл уже кричал. Толпа горожан вокруг него исчезла, и уже грохотали по камням мостовой подкованные сапоги стражи. Сверкали обнаженные мечи.
Но нет! Им не успеть. Стрела послушно ложится на тетиву. Рука привычно растягивает тугую жилу.
Умри! – кричит разум.
- Умри! – шепчут губы.
Пальцы разжимаются, и под басовитое гудение спущенной тетивы стрела мчится к намеченной цели…
Последнее, что успел увидеть император – сверкнувший в лучах солнца наконечник. Его верный конь еще успел сделать пару шагов, прежде чем тело хозяина с торчащей из глазницы стрелой рухнуло на дорогу, громыхнув латами.
Долг перед Кэтрин исполнен. Любимая отомщена. Но жить без нее уже не за чем, да и не для чего…
Рука выхватывает из-за голенища нож и вонзает в грудь. Там, где сердце… В глазах кровавая мгла, и лишь где-то в багровой глубине разгорается яркий лучик. Он приближается и ослепляет… обволакивает знакомым теплом…
Я так скучал, любимая…
И мир меркнет…

Пересеклись, треснули и оборвались нити в руках Создателя – высшего Судьи и Вершителя Судеб. Очередные игрушки лежат мертвой грудой. Они больше не представляют интереса для мастера-кукловода. С ними он наигрался.
Теперь в его замыслах другая игра. Десятилетие захватывающего действа под названием Война. Место действия то же – Предел. Куклы и сюжет другие…

--------------------------------------------------------------------------------------------
Эпиграф – слова песни «Истина» Лоры Бочаровой.

Опус №11. Чёрт и кофе

За окном натужно завывали бродячие собаки, жалуясь на нелегкую долю гаснущей луне.
Кирилл зевнул и повернулся на бок. Сон, торопливо собравшись, ушел. Вздохнув, юноша спустил ноги с кровати.
- Милый, ты куда? – раздался из-под одеяла сонный голос Марины.
- До ветра сходить, - ответил он первое, что пришло в голову.
- А… - протянула она и свернулась калачиком. Уже через секунду девушка спала.
Отлить, действительно, не помешало бы…
Шлепая босыми ногами по полу, Кирилл проковылял до туалета. Щелкнул выключателем… Известно откуда появляющееся напряжение пожурчало и отступило.

…Ничто так не позволяет собрать кусочки сознания воедино как холодный душ. Когда тело будто покалывает тысячами ледяных иголочек... По личному мнению Кирилла, чертовски приятное ощущение.
Юноша подставлял лицо под обжигающе-холодные струи. Капли настойчиво пытались пробиться под прикрытые веки. Вода щекотала ноздри…
Кирилл с удовольствием выдал полноценный чих и открыл глаза. Завернул кран. Досуха вытерся большим махровым полотенцем с Винни Пухом – подарком Марины, которая очень любила этого мультяшного медведя. Даже на ее трусиках была медвежья улыбающаяся физиономия. Впору и ревновать можно было начать…
Из глубины зеркала на юношу глянуло собственное отражение: слегка осунувшееся лицо с однодневным налетом небритости. Кир поскреб подбородок и потянулся за станком и пеной. Уголки губ поползли вверх, когда он заметил на плечах небольшие царапины – следы Маринкиных ногтей. Страстная, как тигрица… Хорошо, что хоть не кусалась как в прошлый раз...
Побрившись, причесавшись, почистив зубы и, наконец, одевшись, Кирилл пошел на кухню. Электронный дисплей часов, моргая секундами, равнодушно показывал семь утра. Включив чайник, юноша открыл буфет в поисках кофе. Банка приветливо улыбнулась пустотой…
- Какого дьявола! – молодой человек ругнулся. Поднявшееся после душа настроение моментально упало ниже плинтуса. Начинать день без кофе – это так не жизнеутверждающе. А ведь вчера, Кирилл это точно помнил, оставалось еще половина банки. В сахарнице тоже был траур.
Чайник начал угрожающе посвистывать. Кирилл вздохнул и снял его с плиты. Очень не хотелось пить голый чай, но, похоже, ничего другого не оставалось. Хотя нет, был еще один вариант – поглотать кипятку. И после обнаружения пустой упаковки из-под чая, он остался единственным.
- Чертовщина какая-то, - Кирилл в изумлении сел на табурет, - полтергейст прям…
- Эй, громила! Я ведь и обидеться могу! – раздался над ухом писклявый голосок, - нечего тут меня с призраками сравнивать.
От неожиданности юноша подскочил.
- Кто здесь?
- Дед Мороз! – обладатель таинственного голоса хихикнул, - обернись, да посмотри.
Юноша медленно повернулся. Никого не было.
“Точно, брежу”, - Кирилл протер глаза. Ничего не изменилось. Но по кухне невесть откуда поплыл сигаретный дым.
- Выше глянь, - посоветовал невидимый собеседник.
Кирилл поднял глаза. На двери, держа в одной лапке зажженную сигарету, а в другой кончик хвоста, сидел самый настоящий черт. Вернее, маленький чертенок ростом с локоть.
“Дожил. Наверное, недостаток кофе в организме сказывается… Глюки начались”
Возможно, именно поэтому Кир не испугался. Не до конца поверил в реальность происходящего.
- Ты кто такой? И, главное, откуда взялся?
- Кто такой… ослеп что ли? – чертенок раздраженно спрыгнул с двери и, щелкая копытцами по полу, важно прошествовал к табуретке. Забрался на нее и уставился на Кирилла, попыхивая сигаретой.
- Так вижу, что не ангел, - молодой человек хмыкнул, - только ответа ты так и не дал.
- Дерзок ты, человече… - чертенок затянулся и выпустил дымное колечко, - но, так и быть, я отвечу. Громлик я. Высший демон Седьмого Круга Ада…
- Высший демон? - Кирилл расхохотался, - а я тогда сам Господь Бог во плоти.
- Не веришь? - глаза чертенка сузились.
- Не верю, - подтвердил Кирилл. На ум сразу пришло воспоминание об одном комедийном номере, - Справочки есть?
По морде гостя из Преисподней растеклась довольная улыбка.
- Конечно, есть! – чертенок щелкнул пальцами. В воздухе пахнуло серой, и на стол лег лист пергамента.
За сим удостоверяю, что носитель и предъявитель сего, черт Громлик, действительно является Высшим демоном Седьмого Круга Ада.
Подпись: Мефистофиль.
Кир дочитал и рассмеялся.
- Я таких себе прям сейчас и хоть с десяток нарисую. Орфографию подправь для начала, а потом справочками размахивай. Мефистофиль, елки-палки… И, вообще, скажи лучше, это ты весь кофе и чай приговорил? Да, и сигарету потуши, у меня девушка табачного дыма на дух не переносит.
- Дерзкий смертный!
- Меня зовут Кирилл. Туши!
Чертенок сглотнул, но погасил окурок. Наверное, не ожидал подобной наглости.
- Так это ты чай и кофе сожрал?
- Голодный я был, - адское создание виновато опустило глаза. От бравады не осталось и следа, - я все возмещу.
- Интересно, каким образом? – Кирилл забавлялся. Чертенок был смешон и жалок, и походил на ожившую марионетку, - сходишь в магазин и купишь? Не мог чего другого поесть, или ты только кофе и чаем питаешься?
Чертенок насупился.
- Почему только кофе и чай... Я вообще многое ем, только холодильник не смог открыть, да и холодно там. Я стужи не переношу.
- Думаешь, оправдался? А мне теперь без кофе и даже без чая мучиться. Возместит он…
- Возмещу!
- Так возмещай, я жду!
Разговор был прерван звонком в дверь.
- Кого там принесло в рань такую? Еще Маринку мне сейчас разбудят… - молодой человек недовольно развернулся и направился в прихожую. Трель звонка раздалась снова.
- Не открывай, пожалуйста! – чертенок судорожно вцепился в ногу юноши, - иначе мне каюк.
И такой жалостливый взгляд был у бесенка, что невольно пожалел его Кирилл.
- За тобой охотятся?
Громлик быстро-быстро закивал.
- Тогда спрячься… хоть в той же ванной. Потом расскажешь, что к чему, - Кир открыл дверь, в которую чертенок не замедлил юркнуть. Сам же юноша, наконец-то, добрался до двери квартиры, в которую раздался очередной требовательный звонок.
В глазке маячила фигура человека в белом плаще и широкополой шляпе. Кирилл повернул ключ в замке и вышел за порог.
- Вам кого?
Человек в плаще вытащил из кармана корочки и раскрыл их перед носом юноши.
- Разрешите представиться, Апостолов Гавриил Серафимович, следователь по особо важным делам.
- Кирилл… Чем могу быть полезен? – юноша немного опешил. Милиция, и прям с утра… Правда, удостоверение он так толком и не успел рассмотреть. А имя сотрудника органов казалось смутно знакомым…
- Преступника разыскиваем, - следователь снял шляпу, и Кирилл в сумраке лестничной площадки увидел его покрасневшие и распухшие губы. По первому впечатлению было похоже на ожог, - Прочесываем район. Ходим по квартирам. Он где-то здесь прячется.
- Опасный преступник?
- Чрезвычайно! И, что самое главное, необычный. Вы, кстати, не замечали чего-то подозрительного ночью? Слышали, может, что? Шорохи, стуки…
- Да нет. А что, маньяк какой или вор?
- Еще хуже. Поймаем – смертная казнь ему обеспечена, - в глазах Гавриила Серафимовича мелькнули злые искры.
- Мораторий же у нас.
Следователь мотнул головой и ничего на это не ответил. Мол, думайте, что хотите.
- Так, значит, ничего не замечали? – вернулся он к дознанию.
- Нет.
- Ну, что ж, тогда всего доброго. Извините за беспокойство в ранний час. Сами понимаете, работа… - Апостолов водрузил шляпу на голову и откланялся, - До свидания.
- До свидания, - Кирилл закрыл дверь. В ванной что-то трещало, нарушая тишину в квартире.
- Что ты, паршивец, еще учудил… - юноша рванулся к источнику шума.
Громлика в ванной не было, только тарахтела стиральная машина. Кирилл выключил ее и позвал чертенка. Молчок. Только в стиралке раздалось загадочное бульканье.
- Господи ж, ты ж боже ж мой… - Кир вытащил помятого, мокрого беса из барабана стиральной машины. Неплохо “высший демон” в центрифуге покрутился. Даже на лапах стоять не мог, они подкашивались. Интересно, как только умудрился…
Только спустя несколько минут усиленных растираний тем самым полотенцем с медведем, Громлик пришел в себя и слабым голосом пропищал:
- Он ушел?
- Кто?
- Архангел… Гавриил…
- Кто-кто?
- Небесный глашатай с трубой. Архангел Гавриил.
- Ты-то зачем ему вдруг понадобился? Он ведь тебя убить хочет. Чего сделал-натворил? – Кирилл и сам уже задумался, не зря ли он солгал “сотруднику внутренних органов”.
Чертенок хихикнул.
- Я ему в трубу петарду засунул. А он кааак дунул… Ты его лицо видел?
Кирилл вспомнил показавшиеся обожженными губы “следователя”… И его тоже разобрал смех, когда он представил, как архангел подносит трубу ко рту… надувает щеки… и…
Рядом заливался Громлик, катаясь по полу и суча ногами.
Скрипнула дверь.
- Милый, с тобой все в порядке? - прозвучал голос Маринки, появившейся из спальной.
- Дорогая ты не поверишь! – юноша бросился к девушке.
- Конечно, не поверю, - Маринка и сама начала смеяться, хотя у нее для этого не было видимых причин, - ты собрался приготовить кофе в ванной?
- Но… - Кир обернулся. На том месте, где секунды назад находился чертенок, теперь сиротливо ютилась большая банка кофе.
“Я же говорил, что возмещу” – раздался в голове голос Громлика.
Юноша улыбнулся и поцеловал Марину.
- Нет, дорогая, не в ванной. Более пикантный вкус у кофе, сваренного в стиральной машине…
Девушка в ответ провела ноготками по груди Кирилла.
- Давай оставим кофе на потом, шутник. Я предлагаю забаву получше… - и потянула его обратно, в спальную…
Винни Пух на ее трусиках многозначительно подмигнул.
Выходной обещал стать просто замечательным…

Опус №12. Целуя море

Болит. Старый шрам на спине всегда начинал напоминать о себе, когда надвигался очередной шторм.
Марвин поскреб загрубевшими пальцами ноющую поясницу, пытаясь притупить боль. Еще и сидеть на вершине маяка всю ночь, поддерживая огонь… Хорошо, хоть окна застеклены, а то простудиться в такую погоду – киту на раз чихнуть.
Тяжело охая, он продолжил свой путь к вершине утеса, где стояла одинокая башня серого камня. Главное не упасть и не разбить драгоценную ношу – большую бутыль рома, верного товарища последних лет, что пособлял коротать долгие ночи.
И лет вроде не так много – третий десяток только миновал, но до того жить порой не хочется, будто старик какой. Жизнь без моря – не жизнь. Только не судьба Марвину вновь очутиться на корабле. Пропустил удар палашом как-то. А калека на корабле не нужен никому…
Потому бывший морской волк и устроился смотрителем маяка – он и заснуть ведь не мог без шума прибоя.

…Сильный ветер гнал по небу низкие чернильные облака. Флюгера протяжно скрипели. Высокие волны с холодной яростью бросались на берег в напрасной надежде пробить бастионы скал. На горизонте молнии судорожно били в океанскую твердь.
Марвин, сидя в гамаке, курил. Кровать сиротливо стояла в углу – он ей не пользовался. Не изменяя себе, Марв даже на суше продолжал спать в гамаке.
Добрая можжевеловая трубка тянула хорошо, горячо… Через полчаса нужно будет добавить масла в мощный прожекторный фонарь, что в ясную погоду виден на многие мили, предупреждая мореходов о близости суши.
Шумно ударил ливень, выбивая причудливые ритмы на черепичной крыше. За стеной дождя скрылась линия берега. Только гул волн напоминал о том, что море никуда не делось.
Глоток пряного рома освежил пересохшую гортань. Тепло растеклось по телу, будоража кровь, как в прежние времена…
“Поднять стаксели, грот и бизань!” – словно наяву слышится зычный голос капитана Эдберта, - “Пошевеливайтесь, иначе дружно на пир к Морскому Отцу отправимся!”
От нахлынувших воспоминаний руки непроизвольно судорожно сжали кружку.
То, что было, ушло безвозвратно…
“Фальшборт!!! Товсь! Пли! Эй, на бакборте, уснули что ли, акулья сыть?!”
Одним залпом Марвин допил ром и потянулся за бутылкой – плеснуть еще. Прожектор сиротливо моргнул.
“Ах, да! Добавить масла”, - поднявшись из гамака, бывший мореход наполнил фонарь горючим.
Шторм за стенами даже и не думал утихать.
“Поднять паруса! Бакборт, ЗАЛП!!!”
Показалось или, действительно, раздался пушечный выстрел? Или раскаты грома сыграли дурную шутку? Если слух еще не подводит его, то это означает, что чей-то корабль терпит бедствие неподалеку. Сердце Марвина сжалось, но он ничем сейчас не смог бы помочь терпящим кораблекрушение.
В шуме грозы раздался еще один орудийный залп…

Казалось, кошмарная ночь никогда не кончится. До рассвета ярилось небо и билось море.
Но лишь лучи восходящего солнца вызолотили морскую гладь, мир обрел новые яркие краски, пробуждаясь после ненастья. Крики выбравшихся из укрытий чаек возвестили наступление нового дня.
Только не всем суждено было встретить рассвет.
В полумиле от берега на рифах лежал разбитый остов судна. Легкий бриз трепал остатки изорванных парусов, и волны плескались у пробитого днища.
Застывший на утесе Марвин с болью в душе смотрел на позолоченные буквы на борту корабля. Он и так узнал бы его из тысячи. Шхуна-бриг «Карамболь», принадлежащая капитану Эдберту. Вернее то, что от нее осталось…
“Неужели никто не выжил?” – взгляд Марва судорожно скользил по линии берега и внезапно замер.
На пляжной гальке лежала худая тростинка тела…

Превозмогая боль в спине, Марвин бежал со всех ног. Спотыкался и падал, обдирая в кровь колени и руки.
Вдруг, этого несчастного еще можно спасти…
Не зря бывший моряк бежал. Потерпевший кораблекрушение оказался жив. Вернее жива. Ладонь Марвина нашла заветную жилку на шее девушки. Жилка слабо пульсировала под бледной кожей, но дыхание было ровным.
Смотритель тихо коснулся густой паутины белых, словно пенные буруны, волос девушки – проверить, нет ли раны. К счастью голова была цела. Похоже, что девушка попросту спала.
Удивительно, что она выжила. Одна из всей команды. Остальных, видимо, поглотила пучина. Иначе, Марвин не сомневался, выжившие добрались бы до берега.
“Морской Отец, это настоящее чудо!”
Кое-как, скрипя зубами, он донес несчастную до башни и уложил на кровать.
“Неужели это малышка Лиззи так выросла… Как изменилась… Просто красавицей стала”, - Марвин помнил дочь капитана Эдберта костлявым подростком. В свои пятнадцать, когда Марвин оставил морской промысел, Лиззи больше походила на мальчишку: высокая, худощавая, с коротко остриженными волосами. Теперь же – привлекательная молодая женщина, настоящая невеста…
Бывший моряк улыбнулся. Он был очарован.
Длинные волосы… еще по девичьи пухлые губы цвета нежного розового коралла… тонкие полумесяцы высоких бровей… нежная бархатная кожа… - в них нельзя было не влюбиться.
“Размечтался, болван”, – укорил он себя, - “да Эдберт вмиг бы уши обрубил за такие помыслы!”
Лиззи вскрикнула во сне и застонала. Наверное, вновь переживала перипетии минувшей ночи. Оставлять ее дольше наедине с кошмаром, Марвин не намеревался. Пора было привести девушку в чувство.
- Лиззи! – негромко позвал он ее, - Проснись, Лиззи!
Девушка открыла глаза, и Марвин на мгновение утонул в двух сияющих изумрудных океанах.
- Кто вы? - испуганно прошептала она и попыталась сесть. И в тот же миг ее взгляд наполнился болью. Она опустила глаза на свою лодыжку, и Марвин понял, в чем дело. Нога была сломана.
Бывший матрос мысленно обругал себя последними словами, за то, что сразу не осмотрел Лиззи целиком. Лодыжка опухала, и срочно требовались компресс и перевязка. Не говоря ни слова, Марвин бросился искать все потребное. Благо, что бечева, несколько дощечек, тряпки и остатки рома нашлись очень быстро. Поставив компресс и соорудив на лодыжке подобие лубка, он, наконец, произнес:
- Я – Марвин. Ты не помнишь меня?
Девушка отрицательно покачала головой.
- «Карамболь», Лиззи. Я служил у твоего отца на корабле. Вспомни. Я не сильно изменился за эти годы… по крайней мере так говорят…
В ее изумрудных глазах на мгновение загорелся огонек. Но тут же погас, словно задутый налетевшим шквалом.
- А Большого Боба помнишь? – спросил Марвин, теряя надежду.
- Нет, - тихо ответила она, отводя взгляд.
- И отца… отца не помнишь? Капитана Эдберта…
Уткнувшись в подушку, Лиззи разрыдалась. И Марвин понимал ее. Он слышал о случаях потери памяти у людей потерпевших кораблекрушение, и ему было искренне жаль девушку. Впрочем, как говаривал мсье Док на «Карамболе»: должный уход и внимание, а остальное приложится.
Чем-чем, а окружить Лиззи заботой и теплотой Марвин был готов хоть сию минуту… и до конца жизни …

Прошел месяц. Лодыжка Лиззи заживала. И Марвин, как мог, старался восполнить пробелы в памяти девушки. Хотя о чем ином может говорить моряк, как ни о море… Матросские байки, струившиеся теплым течением, не подходили к концу.
Даже у самого Марвина с души камень свалился. Когда есть с кем поговорить, поделиться горем и радостями, и тебя готовы выслушивать, ловя каждое слово… Бывшему матросу начало казаться, что это и есть оно – счастье. Он уже не представлял дальнейшую жизнь без Лиззи… и девушка, казалось, отвечала ему такой же привязанностью.
…Они стояли на краю утеса, пытаясь заглянуть за окоем. За ту грань, где небо сливается с морем – за горизонт. Прохладный восточный ветер трепал белизну волос Лиззи, пытаясь забраться под куртку.
Девушка зябко поежилась и прижалась к груди Марвина. Он обнял ее, и его сердце учащенно забилось.
- Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется? – Лиззи подняла изумрудные глаза на Марвина. В уголках отчего-то блестели предательские капли слез.
- Чего, малышка?
- Я хочу домой… - еле слышно прошептала она, - домой… в море…
Комок в груди остановился, готовый разорваться.
- Лиз, я… - слова не хотели покидать губ.
“А на что ты рассчитывал, гарпун тебе в брюхо? Кому ты нужен, калека, кроме самого себя?”
- Марвин, море мой дом… я не могу без него!
- Ты все вспомнила… - сердце сдавило пудовыми тисками.
“Влюбился, как мальчишка. В мечту. Забыл о действительности. Не хотел голос разума слышать. Так вот она – расплата…”
- Я ничего не забывала.
И она поцеловала его. Первый раз.
Плеск бесконечных волн и тихий шелест пены. Протяжные крики чаек… таких же одиноких, как и ты сам… Ласковый бриз в спутанных волосах. Хлопанье парусов, силящихся поймать попутный ветер, который шепчет… шепчет о нежности и любви… и страсти… Привкус соли на губах… как ты сладок… - такое бывает когда целуешь… целуешь море…
- Ты не Лиззи, - произнес он, наконец, - ты Морская Дева, ундина… тебя тогда случайно выбросило на берег, - он отвернулся. Некогда бравый матрос едва сдерживал слезы. Слезы обиды, - уходи. Иди домой. Не мучай меня.
- Марв… - она робко тронула его за локоть, и он не захотел его отдернуть. Не захотел или не смог, - ты не понял. Я не могу без моря, но и без тебя я тоже… Для тебя я готова стать кем угодно. Только пойдем домой вместе…
- Но как?
- Идем. Мы сможем. Слышишь, море шепчет…
Стало неожиданно легко. Даже всегдашняя боль в спине прошла. Счастливая улыбка озарила бывшее хмурым лицо. Он повернулся.
Лица нежно коснулся теплый ветерок. Не тот, что веял с востока – зюйд-вест. Уши поймали рокот прибоя и далекие вопли чаек. А губы… губы вновь ощутили такой сладкий вкус соли…
…Держась за руки, они шагнули с утеса. Туда. За горизонт. Где небо, склонившись, море целует…

Никто не пострадал

Как профессор умудрился достать уран, наверное, одному Богу известно. Впрочем, лучше не поминать при нем имя Господа всуе. Хоть и физик-ядерщик, а весьма набожный человек. За неосторожное слово, а паче того – богохульство – может и по шее приложить. А рука у него ох и тяжелая…
Диву даешься, сколько в нем энергии. Откуда только берется… На зарплату университетского преподавателя особо не зарядишь внутренние батареи жизнерадостности и энтузиазма. А этот лысоватый шустрик по-прежнему горит жаждой исследования. Даже лабораторию себе отдельную выбил у ректора – огромное подвальное помещение под перестраиваемым спортзалом. Все ему надо успеть, все попробовать. Тот или иной эксперимент провести при новых условиях. Все физику микромира на макромир перекинуть пытается. Один раз даже оставили целый район без электричества – в целях эксперимента, само собой. Один черт – не хватило напряжения…
И вот сейчас, профессор Лаптев и я, его скромный ученик, студент четвертого курса Долматов, облаченные в прошитые свинцовой нитью комбинезоны, склонились над миниреактором. Сергей Антонович сам сконструировал это чудо, и был необычайно горд тем, что может хоть с кем-то поделиться своими успехами. Я был единственным человеком, которому он доверял. Остальных он, отчего-то, чурался.
Урановые стержни встали как и должно. Цифры на индикаторе аккумуляторной установки поползли вверх.
- Смотри, Андрюша, в этот раз напряжения должно хватить, - из-под шлема его голос доносился глухо.
- Сергей Антонович, а вы у…
Он даже договорить мне не дал.
- Абсолютно, мой дорогой! Уверен на сто процентов. Энергии у нас даже в излишке будет. Если беспокоишься о безопасности, то никто и никогда не может быть застрахованным от того, что к нему домой придет пьяный сантехник и разломает гаечным ключом шкаф.
- Что?? – я чувствовал, что в комбинезоне выгляжу смешно. Но, видимо, с лицом, на котором глаза на лоб лезут от удивления, я был настоящим посмешищем. Профессор громко расхохотался.
- Не волнуйся. Это шутка из теории вероятности, применимая в нашем случае. Как и возможность аварии, это событие маловероятное, но, тем не менее, не невозможное.
О, боги… Когда он начинал так говорить, хотелось лезть на стены или забиться в дальний угол и зажать уши, чтобы не слушать его теоретизирований. Я и так сыт ими по горло. Ему бы проповедником работать или депутатом. Вот речи задвигать мастер…
За два года научной деятельности под чутким руководством профессора Лаптева я такого наслушался... То он рассуждал о теории относительности Эйнштейна. Спорил сам с собой. Приводил аргументы “за” и “против”. Говорил об абсолютности времени, и тут же возражал, что необратимых вещей не бывает. Доказывал, брызжа слюной и с пеной у рта. Потом, ни с того, ни с сего указывал на существование “высшего разума”, безошибочно угадывая за ним Господа нашего и его “Великий Замысел”. Углублялся в философию абсолюта, лишь изредка выныривая из ее пучин, чтобы закурить очередную сигарету.
Я слушал, хлопая ушами и мотая на ус. Только по истечении двух лет уже и уши устали от постоянных аплодисментов, и усы обвисли от тяжкой ноши. Но приходилось каждый раз изображать заинтересованность, поддакивать. Перспектива остаться без диплома не радовала.
- Понимаешь, Андрюша, - завел он как-то очередную лекцию, - в микромире время обратимо. Оно может течь как в одну, так и в другую сторону, не изменяя физических свойств объекта. Если удастся реализовать переход от микро- к макромиру, то это будет величайшее открытие. Мы реализуем идею путешествий во времени. Мы сможем сделать этот мир лучше!
Помню, я тогда посмотрел на него как на сумасшедшего. Но спорить стал. Причем возражал не против невозможности создания машины времени, а против последствий, что может повлечь за собой ее использование.
- Тогда появится возможность изменить ход истории. Человек станет равным богу…
За это глупое сравнение человека с Всевышним я и получил первую затрещину... Конечно, профессор потом долго извинялся, объяснял причину своего поступка. Каялся и божился, что такого больше не повторится. Потом доступно объяснил мне о возможности изменения пространственно-временного континуума. Про альтернативные реальности, которые на самом деле станут вовсе и не альтернативными…
В этот момент я понял, что мне не по пути с наукой. Получу диплом, и духу моего не будет в университетских стенах. Пускай мне придется три года провести рядом с этим безумцем. Будущее, порой, стоит дороже.
Потом были долгие часы, дни и месяцы, проведенные в лаборатории. Нудные процессы компьютерного моделирования и последующие безуспешные попытки реализации этих процессов экспериментально.
Энтузиазм у профессора не иссякал. Вовсе наоборот. С каждым новым экспериментом глаза Сергея Антоновича приобретали новый блеск. Он знал, к чему шел. Пусть микроскопическими шагами, но двигался к намеченной цели.
Он подолгу задерживался на работе, корпя над своим журналом с заметками, что не решался даже мне показывать. Случайно я заметил, как он прячет толстенный и довольно потрепанный том в личный сейф. Но виду не подал. Не хочет – его право. У каждого свой скелет шкафу.
И сейчас, было похоже на то, что цель близка как никогда. Я, как и раньше, не сомневался в провале, но профессор был настроен на успех.
- Андрей, неси подопытного, - Лаптев сорвал с себя шлем и расстегнул комбинезон. Я последовал его примеру, после чего пошел в “зоопарк”.
“Зоопарком” я называл небольшую комнату с клетками, где ждали своего участия в экспериментах разнообразные животные: крысы, хомяки, куры и остальные. Сухо щелкнули запоры на двери, створки послушно разъехались в стороны, пропуская меня внутрь.
“Зоопарк” был практически пуст. Лишь одинокий петух встретил мое появление радостным кукареканьем. Наивно полагал, что я его кормить пришел.
Прости, Петро, но может статься, что умрешь ты голодным.
Подхватив клетку с кочетом, я поспешил обратно. Профессор уже ждал у раскрытых дверей “машины времени” – металлического бокса, сравнимого по форме и размерам с лифтом.
- Давай его сюда, - Лаптев бережно принял из моих рук клетку с птицей, - а теперь, мой хороший, тебе предстоит небольшое путешествие… - он поставил клетку на установленный внутри машины столик.
Закрылись двери “лифта”, и я следом за профессором оказался у пульта – внушительных размеров приборной доски с множеством кнопок, тумблеров и лампочек.
Я бросил взгляд на часы, чтобы засечь время начала эксперимента. Двадцать пять минут шестого.
- Ну, с Богом! – глаза профессора странно блеснули, когда он потянул за дроссель питания. Машина загудела. Приборная доска озарилась вспышками – словно гирлянды огней зажглись в новогоднюю ночь.
Ничего не происходило.
Я стоял и скептически ухмылялся.
Профессор сокрушенно вздохнул и выключил подачу энергии.
- Ну, куда на этот раз могла закрасться ошибка? – он уставился на меня. Вопрос явно был риторическим.
Оставалось только пожать плечами.
- Что ж, будем работать дальше… - унывать по поводу очередной неудачи профессор явно не собирался, - наверное, я где-то ошибся в константах электромагнитного поля.
Двери “лифта” распахнулись. Честно вам признаюсь, я ожидал увидеть обугленные останки или стены в кровавых ошметках. Размечтался! В клетке, где находился подопытный петух, одиноко лежало крупное куриное яйцо. Оно слегка раскачивалось и, кажется, намеревалось проклюнуться.
- П… профессор… - я в изумлении посмотрел на гения, стоявшего рядом со мной, - это потрясающе!
Лаптев и сам удивленно хлопал пушистыми ресницами. Внезапно он сорвался с места обратно к пульту управления, костеря себя на чем свет стоит. До меня долетали только обрывки: “полярность перепутал, старый балбес…”, ”а тут, идиот, еще и с направлением потока…”, “обратное экранирование…”
Пальцы ученого запорхали по клавишам, что-то меняя в драгоценном цикле.
- Сергей Антонович, зачем?! – я понимал, что не успею ему помешать нарушить программу. Оставалось надеяться, кто где-то сохранилась копия, - это же гениально! Вы же открыли путь к вечной жизни, к бессмертию!
Ответом было молчание. В повисшей тишине раздавалось лишь клацанье клавиш, треск скорлупы за спиной и раздавшийся следом писк новорожденного цыпленка.
- Сергей Антонович…
- Да…да, Андрюша? – профессор, наконец-то соблаговолил оторваться от пульта управления, - секунду, тут всего пара штрихов… Как я мог упустить…
Снова ожесточенный стук по кнопкам.
Хотелась рвать на себе волосы. Я вспомнил, что не делал резервной копии этой версии программы. А этот гениальный безумец на моих глазах рушил творение, за которое ему все человечество по гроб жизни было бы благодарно. Да, черт меня дери, какой гроб, если мы могли бы жить вечно!
- Готово! – на лице Лаптева отпечаталась довольная улыбка. Хотя я сейчас с большим удовольствием оставил бы на физиономии данного светоча науки отпечаток своего ботинка.
Дроссель подачи энергии вновь был переведен в положение максимальной нагрузки. Двери “машины времени” захлопнулись. Установка загудела неслышимым доселе звуком - подобно сотне растревоженных пчелиных ульев.
Что-то щелкнуло… Как оказалось позже – тумблер сознания самопроизвольно переключился в положение “ВЫКЛ.”

В носу свербело. Едкий запах настойчиво щекотал вкусовые рецепторы.
Я окончательно проснулся, открыл глаза и чихнул. Мир вокруг качался, изображение плыло.
- Слава тебе, Господи! – над ухом раздалось кудахтанье Лаптева, - очнулся!
Возникло желание от всей души съездить кулаком по взволнованной профессорской роже, но не было сил. Не мог подождать, пока я уберусь от треклятого “лифта”. Интересно, чем это меня так шандарахнуло… “Машина” взорвалась?
Я обвел мутным взглядом помещение лаборатории. Никаких следов от возможного взрыва не было.
- Что случилось? – я едва умудрился разлепить спекшиеся губы. Меня подташнивало. Отчаянно хотелось пить.
- Непредвиденный побочный эффект. Я и сам не знаю, в чем конкретно дело, но ты стоял слишком близко к “машине”, - профессор как в мыслях моих читал – в его руках была алюминиевая кружка с водой. Он протянул ее мне. Подождал, пока я напился.
Несколько глотков воды, и в голове прояснилось.
- А эксперимент?
- С минуты на минуту грядет завершение, - в ответ я поморщился. Как будто нельзя было обойтись без выспренних фраз… - поэтому нам лучше отойти. Во избежание эксцессов, так сказать…
На ватных ногах, поддерживаемый Лаптевым, я дотащился до табурета за пультом. Сел.
Часы на приборной доске показывали без трех минут шесть. Ориентировочно, я был без сознания чуть более двадцати минут.
Прошло две минуты.
- Смотри, Андрюша! – голос Лаптева дрожал, - смотри…
Еще порядка двадцати секунд смотреть было не на что. Лампочки на панели спокойно перемигивались. Потом возбужденно вспыхнули разом и потухли.
Машина времени (теперь можно именовать ее и без кавычек) вернулась на положенное место. По железному боксу пробегали голубые электрические разводы, скатываясь по поверхности, словно дождевые струи.
Створки разошлись, явив взгляду столик и цыпленка в клетке. Золотистый птенец только освободился от скорлупы и пытался сделать первые шаги на разъезжающихся лапах.
- Получилось! Андрей! Слышишь! Получилось! – в профессорских глазах обрамленных пушистыми ресницами сейчас отображалась крайняя степень восторга, граничащая с безумием. Так блестят глаза у маньяков или фанатиков – я видел по телевизору.
Впрочем, я и сам сейчас, наверное, выглядел не лучше. Увиденное не просто потрясало. Хотелось бегать, прыгать и вопить от радости. Свершилось. То, о чем мечтали многие ученые, о чем писали фантасты, начиная еще с самого мсье Верна. Что разрабатывалось и браковалось бесчисленное множество раз… в создание чего я сам не верил, относился со здоровым скептицизмом… Машина времени стояла перед нами во всей красе. А рядом со мной находился гений, что спроектировал и довел до конца кажущуюся бесплодной идею.
- Сергей Антонович, это… - казалось, от волнения я забыл все слова, - это просто невероятно…

Собрались расходиться мы уже заполночь…
Отмечали. В загашниках у Лаптева пылился бочонок с пивом и таранька…
Пять литров исчезли за час. Пришлось сбегать в ближайший ларек за добавкой – вторым бочонком.
Когда я вернулся, профессор спешно оторвался от своего журнала, захлопнув вместе с ручкой, которой делал какие-то пометки.
Выпили еще раз за науку. Вообще, в это был самый популярный тост за вечер.
Вторые пять литров пролетели более заметно. Бочонок показал дно. Профессор и я изрядно охмелели. У Сергея Антоновича даже язык начал заплетаться. И ноги. Стоило ему направиться в туалет (количество выпитого пива дало о себе знать), как он споткнулся.
- Вам помочь, Сергей Антонович? – оказалось, что и у меня язык заплетается.
- Не надо! – он уверенным жестом отверг любую помощь, - я сам!
Держась за стены, он двинулся дальше. Похоже, что штормило его неслабо.
Мое же внимание привлек его журнал. Что же профессор там пишет такое, что не скрывает от всех… Взглянуть хоть одним глазком, пока он отлучился по нужде.
Я раскрыл журнал на последней записи, где профессор оставил ручку. Пробежал глазами по первым строчкам…
Господи, свершилось. Путь открыт. Я спасу тебя.
Ничего не поняв, перелистнул несколько страниц.
Хмель ушел, оставив вместо себя животный страх.
Хотели сделать мир лучше, профессор… Я такого даже предположить не мог…
То, что было навязчивой идеей, теперь легко осуществимо. Лаптев намеревался отправиться в прошлое и спасти Сына Божьего от распятия. Он даже автомат приготовил с изрядным запасом патронов.
Я представил, как очередь из “калаша” разбрасывает легионеров, прошивает их кирасы. Как падают так и не успевшие натянуть тетиву велиты. Как в панике разбегается людская толпа… И как Сергей Антонович Лаптев оказывается лицом к лицу с Иисусом.
Что за этим последует: Рай на Земле или что иное? Не хотелось даже думать. Мне нравился мир таким, какой он есть сейчас. Грязный, тварный… но живой! Где есть место всему: любви и ненависти, истинным светлым чувствам и порокам, которые порой весьма приятны. Где можно выбирать правду для себя, а не быть всего лишь одной из овец в неисчислимой отаре, которую погоняет заботливый пастух.
В коридоре раздалось шарканье. Профессор по стене полз обратно из туалета.
Я закрыл журнал и бегом вернулся на свое место. Одним глотком допил пиво и закурил. Меня начал бить озноб.
- Андрюша, дай и мне сигарету, - промямлил профессор. Его соловелые глаза были наполовину прикрыты. Я понял, что он пьян вдрободан. И если я дам ему закурить, то его развезет еще больше, а тащить его на себе мне не улыбалось.
- Сергей Антонович, мне пора, да и вам… На улице покурим, - я потушил окурок.
- Конечно, конечно… - он засуетился, - только пиджак одену.
Пиджак он искал минут пять. Тот висел на спинке его стула. За это время он пару раз упал.
- Что-то меня мутит, - лицо его внезапно побледнело, - мне нужно на воздух. Закроешь лабораторию, - он бросил мне связку ключей и вышел.
Казалось бы – подарок судьбы. Но что можно успеть сделать за те несколько минут, что я останусь один. Мозг лихорадочно работал, перебирая возможные варианты.
Удалить программу – профессор во всем обвинит меня, и не видать мне диплома как своих ушей.
Что еще… Взгляд остановился на миниреакторе…

- Идемте, Сергей Антонович, - я повернул ключ в скважине и отдал всю связку профессору, - вызовем такси, время-то позднее.
- Мрбрмн... – пробормотал он в ответ. Его тошнило.
Приятный женский голос в телефонной трубке ответил: “Ожидайте, в течение пятнадцати минут такси подъедет”
…Запихав засыпающего профессора на заднее сиденье, я уселся рядом с водителем. Тот понимающе улыбнулся. Видимо, не раз приходилось возить домой пьяных университетских преподов.
- Куда едем?
- Сначала в Ленинск, потом на Левый Берег, - я откинулся на сиденье и достал сигарету. Щелкнул зажигалкой.
Пусть все летит в тартарары. Пусть в лабораторию заглянет пьяный сантехник и разломает гаечным ключом все к чертям собачьим…
- Случайность! - скажут скептики.
- Или воля Господня... - пробурчу, запершись в квартире, наедине с бутылкой водки...

***

Главной новостью всех информационных блоков города на следующее утро стал взрыв, произошедший под зданием недостроенного университетского спортзала. Лаборатория, находившаяся там, была полностью уничтожена. К счастью, никто не пострадал…

Мда, умеете впечатлять…

спасибо. правда последнее время какой-то спад... лениво..

Мне понравилось, хотя не все одинаково яркие, но приятно читать и есть что-то неуловимо притягательное... как у раннего Шекли.

спасибо. весьма лестное сравнение


Опус №14. Может, это и есть настоящее счастье

Устроиться на диване с полным комфортом не получилось. Отвратительно скрипнул коленный сустав. Звук был такой, будто стекло царапают. Леонид поморщился.
Прихрамывая, доковылял до платяного шкафа. Взял маслёнку и, сетуя на дрянную жизнь, а, проще говоря, банально матерясь, смазал колено. Пару раз для проверки согнул и разогнул бедовое сочленение. Скрип исчез.
Для порядка вздохнув разочек, Леонид убрал маслёнку и, притворив массивную дверцу шкафа, запер его. Достал сигареты и спички. Закурил.
Механические легкие с едва слышным шелестом втянули дым.
«Прима», хоть и с фильтром, была забористой. От самосада так не продирало, как от этого «произведения» ленинградской табачной фабрики. Леонид закашлялся. Бездумно смахнул пепел в пепельницу. Вместе с пеплом вылетел и уголек.
- Тудыть тебя в качель!
Было от чего осерчать. За последние два десятилетия та же наука сделала гигантский шаг вперед. Даже не шаг – шажище! Органы искусственные для трансплантации, биопротезы на любой вкус... Соседи, ученые с местного НИИ приборостроения, как-то за совместным празднованием Нового Года обмолвились, что и ИИ, сиречь интеллект искусственный, уже изобретен. А вот быт в стране наладить не могут… Сигарет нормальных так и не научились делать. Отопление, туалеты и ванные комнаты – это вообще отдельный разговор. Социализм, мать-перемать его во все тяжкие!
Леонид, скромный водитель такси, не разделял оптимизма ученых соседей. Ну, изобретут или изобрели искусственный интеллект, и что? Что дальше то? Хвалёный ИИ сразу же канализацию почистит, течи труб исправит? Или, наконец, установит мир во всем мире? Свежо предание, но верится с трудом.
Лёня сам после Афгана чуть ли не роботом стал. Половина тела, если не больше – биомеханические. Угораздило подорваться так, что его врачи по кусочкам собирали. Но, хвала Гиппократу сотоварищи, новые «запчасти» были ничуть не хуже старых. Руки-ноги оторвало, легкие и кишечник пробило – теперь приходится «щеголять» с заменителями.
Леонид чрезвычайно стеснялся протезов, и старался никому не распространяться о своей немощи. Вот и приходилось втихомолку с маслёнкой возиться. К докторам – ни в коем случае. Лучше соседей-ученых попросить, бутылку за это поставить. Жена и сын (он свято в это верил) – и то до сих пор в неведении.
В замочной скважине послышалось слабое царапанье. Взгляд Леонида скользнул по старинным, еще дореволюционных времен часам. Массивные стрелки показывали без двух минут семь. Жена вернулась.
Все-таки молодец у него Люська! Хоть и трудоголик каких мало, но, помимо работы, еще и на повседневные дела достаточно времени умудряется выкроить. Вот и сейчас она забрала Сашку из садика. Хотя сам Леонид был в отпуске и с легкостью мог прогуляться через пару кварталов ради сына. Мог, но лень-матушка родилась гораздо раньше... Поговаривают, что она появилась еще до Адама и Евы, которых Бог и слепил-то уже от скуки. (Как говорится: чтобы было!)
Да и как идти, когда по телику олимпиаду транслируют? В Лёне до сих пор не умер заядлый болельщик. С утра, пока не жарко, прямиком к пивной. Затариться «Жигулёвским» на весь день. Придти, закинуть пиво в холодильник, оставив бутылочку для разгону, и усесться на диване перед теликом. А, нет! Ещё балкон открыть и вентилятор включить, не то и свариться недолго. Уже который день стояло +35 в тени. Что творилось на солнцепёке – лучше не представлять.
Хорошо в отпуске, каким боком не крути…
- Лёня, мы дома! Можешь встречать, - раздался в прихожей голос жены.
- Да, папа, втъечай! – вторил детский голос. Как ни бились родители, но пока отучить Санька от того, чтобы он перестал картавить, никак не могли, - у мамы столько в сумках!
- Бегу, бегу! – улыбаясь, Леонид подскочил к жене и принял тяжелые авоськи, - Дорогая, чего набрала-то? Кирпичей что ли?
- Ага, их самых! Кирпичей! – на Люськином лице загорелись веснушки. Они всегда вспыхивали, когда она смеялась, - завтра вот как нафарширую их пеплом от твоих сигарет – пальчики оближешь!
- Ммм… вкуснятина, наверное… А на гарнир цементную кашу? – Лёня, водрузив сумки на кухонный стол, тоже расхохотался и потянулся за припасенным пивом.
- Не! В подливе с машинного масла!
Шутка оказалась не к месту. Бутылка, которую Леонид успел извлечь из холодильника, угрожающе затрещала в руке.
- Милый, что с тобой? – разувшись сама и сняв с Сашки сандалии, Люся прошла на кухню, - у тебя лицо бледное-бледное.
- Ничего… - едва слышно прошептал он, - ничего…

- Папа, идем ужинать! – донесся с кухни голос Сашки. Да и у самого Леонида в «желудке» уже минут пятнадцать как раздавалось голодное бурчание.
Шлепая босыми ногами по паркету, он чуть ли не бегом направился к столу. Сашка, беззаботно чавкая, уже во всю рубал.
- И чем это у нас так вкусно пахнет? Чур, мне всего и побольше!
- Ишь, какой! – на лице Люси отобразилась всегдашняя веселость, но глаза смотрели с тревогой, - тебе лучше? – чуть тише спросила она.
- Да, нормально. Мальца перегрелся, наверное. Сейчас поедим, пива холодненького глотну еще, и буду в полном порядке, - он натянуто улыбнулся. Впрочем, этого хватило, чтобы с лица жены исчезла тень волнения.
- Шиш тебе, а не пиво. Поужинаем и идем в кино. Мне подруга достала два билета на вечерний сеанс, - оттараторила она, накладывая ему полную тарелку тушеного картофеля с мясом, - новый западный фильм. Очень хороший. Мне на работе рассказывали...
- Погоди ты, а как же Сашка? Мы ведь не оставим его одного, – Леонид нахмурился. Рассобиралась, видите ли, а о сыне не подумала.
- А с Санькой мама посидит. Она через минут десять должна придти. Так что давай, ешь, и будем собираться.
Зная характер жены, оставалось лишь смиренно последовать совету. Тем более что ужин был великолепным. Мясо и картофель буквально таяли во рту.

…Со стороны Финского залива задул прохладный бриз, немного освеживший застоявшийся воздух. Город, пробуя морскую свежесть на вкус, вздохнул полной грудью. В вечернем небе, одиноко мерцая, зажглась первая звезда.
Лёня бездумно уставился на нее, не обращая внимания на Люськины разглагольствования. Впечатлений от фильма у него не осталось. Мелодрамы, в отличие от жены, он не любил. Не то чтобы Леонид не верил в чувства. Как раз наоборот, свою бесценную Люсю он любил больше собственной жизни. Только даже западные режиссеры и актеры до сих пор не научились, а может, попросту, не умеют показать на экране настоящие чувства. Все слишком натянуто, искусственно. Так же искусственно, как, к примеру, скажем его рука или нога. Вроде бы и есть, а с какого боку не глянь – фальшивка. Искусная подделка, не более. Только не каждому суждено почувствовать разницу.
- Лёнька, нахал, ты меня не слушаешь совсем! – он почувствовал, как жена требовательно дернула его за локоть.
- Слушаю, слушаю, - рассеянно произнес он, оторвавшись от созерцания неба.
- Тогда скажи, как тебе фильм! Понравился? Я уже битый час от тебя ответа добиться хочу.
- Очень понравился. И я даже полностью согласен со всем, что ты говорила. Самому и добавить нечего. Давай, я лучше нам мороженого куплю!
- Вот угорь изворотливый! – Люся возмущенно шлепнула мужа по предплечью. Но в глазах играло веселье. Каждой бы такого мужа, как ее Лёнька, и мир стал бы лучше…
Леонид довольно ухмыльнулся и отправился к ближайшему ларьку.
- Девушка, пару эскимо, будьте любезны! – он протянул деньги полноватой продавщице. Шумно выдохнув воздух, как бегемот, та наклонилась куда-то под прилавок.
Через несколько секунд он уже спешил к жене. Неторопливо они пошли дальше, с наслаждением кусая белые ледышки мороженого. До дома оставался один поворот. Войти под арку, и вот он, подъезд.
- Мужик, закурить не найдется?
Леонид обернулся на источник голоса. Три подростка в драных кожанках. Толи панки, толи рокеры – поди разбери эту молодежь. Один, самый низкорослый, поигрывал цепочкой, двое держали руки в карманах.
- Извините, ребята, ни одной сигаретки, - произнес он, в напрасной надежде, что троице хочется только курить, а не портить ему вечер.
- А если подумать? – тот, что с цепочкой, презрительно сплюнул, - а то ведь мы и поискать можем.
- Дорогая, иди домой, я сейчас, - бросил он перетрусившей Люське, - не волнуйся, все будет в порядке… - и шагнул навстречу троим вымогателям.
- Поискать, говоришь, сопляк. За «искалку» не боишься? – ладони Леонида слегка напряглись. Нет, не сжались в кулаки. Это лишнее. Удары ребром ладони, костяшками пальцев гораздо более действенны. А с троицей надо расправляться быстро.
Ещё с армейских лет Лёня знал, что подобное быдло надо ломать сразу и нещадно. Подонков жалеть нельзя, потому что, если ты пощадишь их, то они тебя точно не пощадят. Куда мир катится, что плодит подобную гнусь…
- Борзый ты, дядя, - цепь в руке низкорослого закрутилась быстрее.
Леонид не стал ничего отвечать на эту реплику. Зачем тратить драгоценные секунды. Просто бросился вперед. Не бездумно. Нет. Каждое движение выверено. Тело, хоть и механическое наполовину, но повинуется как прежде.
Летит в голову стальная цепочка. Уклоняться – терять время.
Взлетает навстречу левая рука, чтобы неуловимым движением вырвать из рук низкорослого его «оружие». Удивиться не успеет. И, не останавливаясь, на инерции, ногой в лицо.
Тот отлетает, брызгая в воздух юшкой и осколками зубов. Готов, авиатор…
Оставшиеся выхватили из карманов ножи. Прыткие какие. Один даже занести руку для удара успел. Только на этом все. Колено Леонида со всей силы врезалось ему в пах. Парень согнулся от боли, а Лёня, заканчивая прием, впечатал колено ему прямиком в подбородок. Господин судья, извольте считать до десяти… Нокаут!
Боковым зрением Лёня заметил неуловимую тень за спиной и прыгнул. В сторону, уходя от стального росчерка. Парень ринулся на него, бешено размахивая ножом. Господи, бедолага, ты и нож-то в руках держать не умеешь. Брось и беги, пока поздно не стало.
Не бросил. Извините…
Для него кажущееся небрежным, для парня – сверхъестественно быстрым – движение. Зазвенел по асфальту выбитый нож. И следом Леонид ударил. Раскрытой ладонью. В нос. Резко, снизу вверх.
Последний из нападавших рухнул, как подкошенный. Из сломанной переносицы потекла густая темная кровь. Ничего, жить будет. Поваляется без сознания с полчаса и оклемается. Считай, еще легко отделался. Леонид расчетливо смягчил удар, чтобы не убить.
- Все в порядке, милая, - он повернулся к застывшей у подъезда жене. Выражение ужаса на ее лице, заставило его беспокойно обернуться. Разве что-то не так? Вроде не переусердствовал.
В левом боку внезапно закололо, и легкие начали хрипеть. В глазах резко потемнело, будто кто-то вуаль набросил. Скосив мутнеющий взгляд, Леонид увидел рукоять ножа, торчащего между ребер. Но крови не было.
“Значит, тот второй успел-таки ударить…” – на этой мысли сознание погасло.

Мир вернулся внезапно. Шумом в ушах и туманом в глазах. В груди раскалывалось сердце. Сипя и клокоча, вздыхали легкие.
- Ксюха, ты что творишь? – зашипел над ухом сердитый мужской голос, - отключи его, а то потом…
- Отключаю-отключаю. Нет, вот ведь молодежь пошла… - невидимая Ксюша сокрушенно вздохнула, - такой конструкт, чуть не угроби…
Что-то щелкнуло, и на этом звуки оборвались. Мир вновь исчез.

***

Сергей облегченно выдохнул и теперь мог спокойно утереть трудовой пот со лба. Три часа они с Ксенией корпели над поврежденным Леонидом, но таки добились своего. Повредившиеся в результате «клинической смерти» микросхемы были благополучно заменены на новые. Программы-контроллеры поведения перепроверены – все в норме. Блок памяти исправлен, подчищен и дополнен: пробудившись, Леонид ничего не вспомнит о драке – для него минувший вечер окончился благополучным возвращением домой.
- Ксюня!
- Что? – раздался голос жены уже из прихожей.
Сергей улыбнулся. Молодец, Ксю. Сама догадалась, что сейчас нужно пойти и успокоить Людмилу. Та, наверное, уже изрыдалась. Еще бы: каково жене, которая уже один раз потеряла мужа и обрела его вновь благодаря ученым соседям, заново переживать смерть любимого? Пусть с осознанием того, что он не настоящий, но тем не менее.
- Ничего, родная. Иди-иди…

К счастью успокаивать Люсю не пришлось. Справилась. Пересилила себя. Сдержала слезы. Боялась сына разбудить. Боялась вопроса «Где папа?»
Сашка мирно спал, спрятав руки под подушку и сладко посапывая. Наверное, видел уже десятый сон. На его загорелом лице играла улыбка.
Мама Людмилы мирно всхрапывала на том самом диване, где Леонид готов был просиживать целыми днями, пялясь в экран телевизора и попивая холодное «Жигулевское».
- Ну, как он? – губы женщина предательски дрожали. Как, впрочем, и голос.
- Все в порядке…
Тихий вздох, и колени у Люси подогнулись. Она медленно осела на пол.
- Как камень с сердца… А я то уж боялась, что все... не увижу его больше!
Поток слез все-таки прорвался через плотину.
- Люся…
- Я ведь люблю его!
Ксения уж было открыла рот, чтобы сказать: «Люся, он ведь не настоящий! Нельзя любить машину». Но тут же одумалась. Для жены Леонида и его маленького сынишки именно он, искусственный интеллект с воспоминаниями погибшего солдата, стал родным и любимым. Особенно для маленького Сашки. Он не помнил смерти отца, слишком мал бы для этого. И Леонид, их с Сергеем изобретение, смог заменить осиротевшей в одночасье семье родителя и мужа. Ведь негоже ребенку расти без отца.
Поэтому Ксения попросту молча опустилась рядом с Люсей и обняла ее. Слова – лишнее.

***

Наступили выходные. Не сказать, что они были очень уж долгожданными: все-таки последние дни отпуска – не самое радостное событие. Всегда хочется отдохнуть еще.
Жара немного спала, и Леонид всей семьей решили пойти в Парк культуры. Не дома же сидеть. Тем более, что Сашка давно просился на карусели.
- Папа, а когда пойдем уже? – Сашка настойчиво теребил отца за штанину брюк, - я на лошадках покататься хочу.
- Скоро пойдем, сынок. Вот как только мама боевую раскраску сделает, так мы сразу выходим, - Леонид потрепал непослушные Сашкины вихры, - Люсь, ну ты скоро там?
- Иду-иду! – Люся закончила с макияжем и вышла из спальной, - не могу же я показаться на людях не накрашенной.
- Господи! Любимая, да ты и так красивей всех, без всяких помад и теней.
И Леонид самым бессовестным образом запечатлел на ярко-алых губах жены смачный поцелуй. В ответ та, предварительно покраснев от комплимента, сердито шлепнула его по мускулистому плечу.
- Вот если ты мне помаду съел, я не знаю, что с тобой сделаю!
Впрочем, возможная экзекуция отменилась после просмотра зеркала.
- Еще раз вытворишь подобное – укушу! – грозно пообещала Люська, перед тем как двери квартиры закрылись за их спинами.

…День прошел в Сашкиных восторгах и улыбках счастливых родителей. Такого постреленка воспитывать – не каждой паре дано.
Леонид стоял, обняв жену, и довольно смотрел, как его сын летает по кругу на спине прыткой лошадки в яблоках. С наслаждением слушал его заливистый смех. Ловил блескучие лучики глаз.
“Вырастет – весь в меня пойдет, бесенок!”
И Лёня притянул Люсю к себе и вновь без зазрения совести поцеловал.
- Спасибо тебе, милая, - шепнули губы мгновением позже.
Люся застыла, переводя взгляд попеременно с сына на мужа и обратно. И маленькие прозрачные бусинки в уголках глаз грозили наверняка испортить макияж. Но сейчас Люсю это вовсе не волновало. Она доверчиво спрятала голову на груди мужа и дала волю слезам.
Может, это и есть настоящее счастье?

Давненько ничего не выкладывал здесь. Поэтому вот. Немного недовычитанный рассказ.. пособите с ашипками, кто чем может ))

Опус №15. Тебе пора, клоун...

- Лежите спокойно, не двигайтесь.
Холодные пальцы деловито растерли гель по грудине.
- А больно не будет? Или щекотно? Я ведь того... боюсь ее, щекотки, – перебарывая кашель, он еще пытался шутить.
Врач слабо улыбнулся, остановив ультразвуковой сканер в паре сантиметров от тела пациента.
- Не волнуйтесь, Михаил Николаевич… Ничего подобного не случится. Пару минут, и будете одеваться.
Последовавшую следом обещанную пару минут молчания нарушало только слабое гудение диагностической аппаратуры…
- Ну, что, доктор? – застегивая пуговице на рубашке, обратился он к выстукивающему прерывистый ритм по клавиатуре врачу, - жить буду?
На каменном лице врача нельзя было прочесть ничего. Только странный блеск в глазах и подрагивающие руки, оторвавшиеся от кнопок, говорили о том, что все очень и даже слишком серьезно.
- Михаил Николаевич, пожалуйста, присядьте…
В коридоре под дверью раздался тревожный лай.

- Эй, старик, глаза разуй! Куда прешь?! – раздался за спиной возмущенный молодой голос. Кажется, женский. Можно повернуться и нагрубить в ответ. Только совесть не позволит. За всю свою жизнь Михаил Николаевич Кудрявцев не произнес ни одного бранного слова. Да, и сам виноват – по сторонам надо смотреть, а не под ноги.
Бегущая рядом верная Матрена, в отличие от хозяина, не сдержалась и звонко облаяла посмевшую поднять голос на ее хозяина. Мол, что не видишь, глупая, что человеку и без того тошно.
- Матрешка! Ну-ка, фу! – Кудрявцев предупреждающе дернул гладкошерстную любимицу за поводок, - Нельзя грубить старшим.
В ответ - преданный блеск черных глаз-пуговиц и вертолетный пропеллер хвоста. Молоденькая болонка быстро забыла об обидчице и выжидающе уставилась на Михаила Николаевича.
И тот никак не мог разочаровать любимицу. Из кармана подзасаленного пиджака появился кусочек столь обожаемого ею рафинада.
Пока Матрена поглощала лакомство, Кудрявцев успел потрепать ее по белому мохнатому загривку, да поправить розовый бант на хвосте. Зачем, спрашивается, внучка завязала это постоянно норовящее сползти украшение на хвост несчастной Матрешки... Как там она выразилась – гламурно. Из последовавших объяснений семилетней златовласки шестидесятилетнему дедушке, что же такое пресловутый «гламур», старый клоун так ничего и не понял, кроме того, что сейчас это модно.
Вмиг повеселев на десяток градусов, болонка залихватски тявкнула, дергая поводок.
- Да, идем-идем, торопыга. Понимаю, что тебе не терпится на работу… но только ведь не работать торопишься, шалунья, а к ухажеру, - туманный взгляд Кудрявцева несколько прояснился от воспоминаний циркового закулисья. Как сейчас перед глазами: вся труппа с ног сбивается, ища пропавших болонок: Матрену и Федора – ее избранника. А те в этот момент преспокойно милуются среди реквизитов, совершенно не думая о выступлении. У всех паника, а им бы хоть бы хрен по деревне.
Вздыхая о былом, ссутулившийся человек с семенящей рядом собакой устало брел к цирку…

- Михаил Николаевич, родной, где ж запропастился-то? Репетицию пропустил… - худрук с выражением крайнего волнения на лице подбежал к вошедшему Кудрявцеву.
- Что играть сегодня? – бесцветным голосом спросил клоун, словно пропуская мимо ушей слова руководителя труппы.
- Как что, дорогой вы мой? Новый номер, «Такси», кто обещал?! Матрешка, ты как, готова? – наклонившись, худрук почесал веселую болонку за ухом.
Утвердительное «гав!» в ответ было весьма красноречивым.
- Степашу уже загримирован. Очередь за вами, Михаил Николаевич. Номер через полчаса. Так что преображаемся в скором темпе, и – на манеж…

Напялить на себя концертный костюм, состоящий из разудалого рыжего парика с залысиной, шляпы-котелка с пластмассовым цветком, обрезанного смокинга и нелепой манишки – дело пяти минут. Втиснуть припухшие от долгой ходьбы ступни в узкие остроносые лодочки красных кричащих туфель – еще минута. Тщательно выбелить лицо и нарисовать на нем улыбку – от силы четверть часа.
Отложив помаду, Кудрявцев бросил взгляд в зеркало. Как и положено, из зазеркалья на него смотрел «веселый» клоун. Улыбка до ушей, хоть завязочки пришей. Самому же Михаилу Николаевичу хотелось в этот момент завыть, как волку, тоскующему на Луну.
Сегодняшний визит к врачу подписал ему суровый приговор: «У вас рак легких, четвертая стадия». Жаль, сразу в домовину лечь нельзя.
В другой раз Михаил Николаевич мог бы плюнуть на все и, напившись вдрызг, одеть петлю на шею. Но сознание того, что срывать благотворительное представление для ребятни из детских домов не в его праве, заставило клоуна придти и отработать номер. Лишать капли счастья тех, которым с детства не повезло в жизни – бесстыдно, по меньшей мере.
Он знал, что такое наивная детская радость, когда малыши верещат от восторга, смеются над потешным рыжеволосым шутом на манеже. Будто наяву перед глазами возник образ заливающейся смехом внучки, сидящей в первом ряду, когда незнакомый рыжий дядька ревел в два ручья после того, как ему порвала штаны так похожая на их Матрешку собака.
Детский смех и улыбки – более чем щедрая награда для рыдающего клоуна.
Но парой мазков кистью Кудрявцев добавил на щеки синие капли сбегающих слёз. Что такое истинная клоунада, как ни трагикомедия…

Обмундированный в такси ослик Степаша покорно ждал у кулис. Желтые шашечки на темных боках, вместо сбруи – игрушечный руль и педали, вместо запасного колеса – запасная нога. На крупе табличка с номером, как на настоящем автомобиле.
Что же, седлаем и вперед! То есть: за руль и поехали!
Ткань кулис послушно разошлась.
- Би-бип!!! Би-бип!!! – призывно гудя, «таксист» сделал круг по манежу на своем «жеребце», который бодро трусил, слушаясь клаксона за ушами.
По окончанию витка холостого извозчика ждал пассажир – наряженная в светскую львицу Матрешка. Как бы голосуя у обочины, она махала лапкой.
- Эх, прокачу! – «водитель» остановил «такси», не глуша мотора, как раз напротив болонки. Деловито вылез, обошел «машину» и раскрыл перед Матрешкой несуществующую дверь. При этом поклонившись так низко, что штаны, довольно плотно обтягивающие вовсе не тощий зад, треснули, явив детворе исподнее в розовый горошек.
Естественно, что в салон к такому водителю ни одна уважающая себя женщина не сядет. Матрена демонстративно отвернулась, напускно сердито тявкнув. Что последовало за этим: конфуз прикрывающего прореху клоуна, пробирающегося обратно на водительское сиденье, и продолжительные раскаты хохота на трибунах.
- Би-бип! – уже не так уверено возвестил клаксон, и Степаша-«такси» уже не так бодро затрусил по кругу.
Детвора продолжала счастливо смеяться.
Приключения только начинались. На исходе второго круга «такси» едва успело затормозить перед лежащей поперек дороги Матреной в бессознательном состоянии. Рыжеволосый водитель, визжа от ужаса, давил на «педаль тормоза» и изо всех сил тянул на себя «руль».
«Машина» остановилась в считанных сантиметрах от бездыханного тела.
Паникующий «таксист» пулей выскочил из салона, прикрывая левой ладонью прореху в штанах и испуганно оглядываясь по сторонам – вдруг кто заметит!
На трибунах вновь разгорелся пожар смеха и улыбок. Наверное, каждый из ребят знает, каково это – оказаться в подобном положении. Но ведь смотреть со стороны за чужим конфузом – это так весело!
- А!!! - паникующий клоун, вертясь как юла, чтобы скрыть от посторонних глаз дырень на штанах, дрожащей рукой прикоснулся к лежащей к верху лапами собаке.
- А-а-а!!! – еще громче, касаясь ее второй раз. Матрешка оставалась неподвижной.
За время оказания первой помощи бесстыдное «такси», скрылось в неизвестном направлении – Степаша ретировался за кулисы.
Зрители в восторге.
- А! – раздается удивленно-испуганный возглас. Несчастный шофер обнаружил, что его «такси» исчезло, - Украли!!!
Подобно пресловутому Шерлоку Холмсу бедняга выудил из-под манишки увеличительное стекло внушительных размеров. И, уже не стесняясь порванных штанов, стал деловито изучать место преступления.
На трибунах истерика.
И в этот момент пришла в себя несчастная обморочная.
О, боги! Какой шанс! – Матрешка одним прыжком вцепилась за болтающийся обрезок фалды – точь-в-точь за задницу укусила.
Ужасу и слезам клоуна, мечущегося по манежу как белка в колесе, ответом послужили уже даже не смех – всхлипы, выдавливаемые из груди. Чтобы расхохотаться, надо ведь воздуха в грудь набрать. А этого никак не дают сделать – слишком захватывает зрелище.
Рыдающий навзрыд «таксист» с неожиданной ношей на пятой точке, сверкая пятками, исчез за кулисами.
И после этого грянули восторженные аплодисменты. В эти секунды дети верили, что радость может продолжаться бесконечно…
- Ну, Михаил! Ну, Николаевич! Брависсимо! – за кулисами восхищенный худрук заключил плачущего клоуна в крепкие объятия, не замечая, что по рисованному лицу катятся вовсе не невсамделишные слезы…

Не дожидаясь окончания выступлений, старый клоун удалился в гримерку. Судорожно стер с лица испорченную слезами маску.
«Прощай, чертова улыбка. Брось меня, я подарил тебя другим, оставил на манеже.
Прощевайте и вы, слезы. Недаром я вас лил, даря смех и веселье».
Кудрявцев, бросил последний взгляд на отражение в зеркале. Встретился глазами со смертельно уставшим человеком в рыжем парике и нелепом котелке.
«Прощай и ты, клоун…»
Тут его разобрал приступ кашля, безуспешные попытки остановить который продолжались минут пять, пока из горла не вылетел кровавый сгусток – причина першения в горле.
После чего, побросав цивильные вещи в небольшой чемоданчик из-под реквизита и не переодеваясь(в морге переоденут), Михаил Николаевич, подхватив саквояж, двинулся к выходу. Никто не заметил, как он вышел через запасный выход.
Едва сдерживая так некстати наворачивающиеся слезы, Михаил Николаевич остановился у потрепанной афиши.
«Прощай, Цирк. Ты был частью меня, моей семьей, мной самим», - клоун почтительно стянул маскарадный котелок, обнажив голову, - «Матрешку жалко оставлять. Но без хозяина не останется. Ведь мы – семья.
Нет.
Теперь Вы – семья! А я… я…»
Рядом раздался обиженный лай верной болонки. Как так, хозяин бросил? (работа №026c)
- Матрешка! А ну, марш домой! Кому сказано! Не то котелком запущу, мало не покажется. Кыш!
Хмуро глядя исподлобья и опустив хвост-пропеллер украшенный бантом, верная болонка не посмела ослушаться хозяина. Ушла, косясь.
«И мне пора…»

Владелец «Пенной кружки», небольшого пивного ресторанчика на набережной, приподняв бровь, приветствовал постоянного посетителя. Видно, Михаил Николаевич совсем удачно отметил очередное выступление в цирке, раз пришел догоняться, даже не переодевшись.
- Как обычно, пива с раками? – учтиво осведомился он у клоуна, с не меньшим удивлением заметив, что тот абсолютно трезв.
- Только пива, пожалуйста, рак у меня уже есть… - ответствовал тот, устраиваясь за свободным столиком у стены.
Владелец хмыкнул: пойми, этих клоунов. Так шутить с каменным лицом не каждый может. Видимо, все эмоции в цирке оставляют, и на собственную жизнь их не хватает…
…Глянув в янтарные глубины принесенного напитка, Михаил Николаевич сделал добрый глоток. И вновь его одолел сильнейший приступ кашля, окончившийся схаркиванием сгустка гнилой крови.
Как сказал доктор – болезнь стремительно прогрессирует. Не в правилах хороших врачей лгать. И потому на вопрос Кудрявцева: «Сколько мне осталось?» - принесший клятву Гиппократа честно ответил: «Не больше месяца». Зараза слишком близко подобралась к «мотору».
Так зачем мучить себя и родных, и, в первую очередь, внучку, золотоволосую Светланку? Незачем им видеть, как он увядает, слышать, как хриплый кашель разрывает грудь. Он не сможет смотреть на их слезы, изношенное старческое сердце не выдержит. Это была его привилегия – плакать.
Плакать, чтобы другие смеялись…
По сухой, шершавой от грима щеке скатилась предательская слеза. За ней другая…
Плакать, чтобы другие смеялись…
- Всем пива и раков за мой счет! – провозгласил во всеуслышание, уже не сдерживая рыданий, бросая на стол не нужные больше деньги.
И, опростав одним залпом остатки пива в кружке, старый клоун выбежал на улицу, направляясь к ближайшему мосту.
- Михаил Николаевич, чемоданчик-то забыли! – неслось ему в спину.
«Нужен он мне теперь сто лет как!»

…Резкий порыв речного ветра ударил в лицо, высушил слезы. Парик с водруженным котелком съехали куда-то на затылок.
«Ну, что. Теперь, действительно, прощай, клоун», - облокотившись на перила, Кудрявцев, не мигая, смотрел на темные волны плескавшиеся метрах в двадцати под ним, - «Пора!»
- Дедушка!
- Папа!
И в дополнение Матрешкин лай за спиной. Что за напасть?! Или сама судьба не дает совершить опрометчивого поступка?
- Папа, ты чего удумал?
Ну вот, дождался. Глаза дочери на мокром месте, и Светланка шмыгает носом.
- Вы как здесь очутились? Нельзя уже после представления кружечку пива пропустить в одиночестве, - нарочито ворчливым тоном буркнул Михаил Николаевич.
- Матрешка домой прибежала одна. Скулит. Будто за собой зовет. Мы уж думали грешным делом, с тобой что стряслось. За ней пошли.
- Ох, уж эта Матрена… Паникерша, не иначе, - клоун обнял дочь и внучку. И те улыбнулись в ответ. Радость сменила слезы.
Внезапно по телу будто волна жара прокатилась. Бешено забилось сердце. В груди закололо, словно кто-то настойчивыми толчками решил пробиться наружу. Кажется, подкосились колени, и он начал оседать на мостовую.
Покатился прочь дурацкий котелок…
Мир начал отдаляться. Где-то на грани еще слышались не сдерживаемые рыдания, крики «папа» и «дедушка», собачий лай.
Милые, родные… и теперь такие далекие. Спасибо, что вы были рядом!
Какую глупость он почти совершил. Умирать, не бросив прощального взгляда на дорогих сердцу людей, не обняв их, не ощутив напоследок тепло их любви – недостойно настоящего человека. Дурак ты, клоун. Такого счастья себя чуть не лишил…
Не хотел слез? Но их не избежать. Ни за что. И глупо было надеяться на обратное.
Спасибо тебе, дорогая Матрешечка… Спасибо, за это мгновение счастья. Для меня оно останется одним из самых дорогих во всей прожитой жизни.
А теперь, тебе, действительно, пора, клоун… Пора…

а оптимистичней?! Ну, немного, плииииз!!!!

депрессируем мальца. оптимизм пока не хотит просыпаться )))

Опус №16. Когда умирают музы

Кисть предательски замерла в паре дюймов от холста. На кончике, неуверенно дрожа, повисла крошечная капелька-искусительница. А он так и не решался сделать первый мазок.
Бледный лоб покрылся испариной. Во рту пересохло, как в пустыне.
Перед ним была Она. Прекраснейшая из всех прекрасных. Ангел во плоти. Разве что без крыльев, прячущихся за точеными плечами. Хотя нет, даже не ангел – более величественная и недосягаемая. Богиня. Венера!
Бесконечно желанная и манящая. Невинная, будто дитя, в бесстыжей наготе, лишь едва прикрытой воздушным лоскутом шелка, что, как бы невзначай, скользит по ее бедру.
Тонок стан, идеальна высокая грудь. Изумрудные льдинки глаз горят… Или это лишь блики от горящих свечей? Непослушный ореол рыжих волос обрамляет лицо, на котором играет улыбка…
Улыбка… Уголки губ прихотливо приподняты. Улыбка, которая сводит с ума…
- Шарль, что-то не так? – будто арфа сладкоголосая томно вздохнула.
- Все в порядке, - несутся следом, как бы со стороны, собственные слова. Словно карканье ворона перебившее трель соловья.
В дрожащем, как огонь в камине, воздухе скользнуло что-то неуловимое. Легкий эфир где-то на границе восприятия. Будто нежное касание игривой возлюбленной, манящей на ложе страсти. Тончайший аромат, рождающий смятение и вожделение одновременно. Запах… запах женщины.
Дрогнула рука, и капля, сорвавшись в короткий полет, устремилась на пол. Едва заметное касание кисти – крошечная точка, еле заметное пятнышко, изъян на девственной белизне полотна. Ничтожная крупица, о важности которой не знает никто. Никто, кроме автора. Первый мазок – незаменим, без него на свет не появилось бы ни единой картины. Настоящему художнику он сразу говорит, что выйдет из-под его пера – бездарная поделка или шедевр. Сделаешь его, и кто-то невидимый в душе или издевательски захохочет, или же, напротив, восторженно зааплодирует. После чего, выплевывая вязь проклятий или шепча ободряющие слова, приоткроет завесу грядущего.
И сейчас Шарль увидел будущее… и он улыбнулся.
Кисть безумным мотыльком запорхала над холстом…

***

Особняк госпожи Ле Шателье горел от свечей. Звенели бокалы, шампанское лилось рекой. Пестрота масок. Калейдоскоп тел.
Маски… в чьих прорезях, отражается душа. Взгляд, где таится или обжигающая страсть, или предательская холодность, обожание или презрение, стороннее безразличие или нахальная заинтересованность. И больше не стоит ловить никаких других эмоций, кроме рвущихся через бархат. Ведь улыбаться собеседнику можно и от души ненавидя.
Бергиньон за проведенное на балу время успел поймать немало, брошенных на него взглядов – он единственный на балу был без маски. И напряжение вечера давило на него.
Лавируя между мадам и месье из высшего общества, Шарль умудрился-таки пробраться к столику с напитками, надеясь, что алкоголь заглушит нахлынувшее волнение.
- Божественно! Бесподобно! – между тем, то и дело начали раздаваться возгласы в большом зале. Шарль с бокалом в руке скромно покраснел у столика с пуншем.
- Фиона, душенька, кто же автор сего шедевра? – донесся чей-то голос.
- О, он гений! – раздался ответ.
Спустя мгновение госпожа Ле Шателье в окружении целого сонма светских львиц вошла в гостиную. Ее нельзя было не узнать. Даже маска не могла скрыть ее инкогнито. Огненно-рыжие локоны нитями и завитками пламени стекали по точеным плечам и гасли у талии. На словно вытесанном из белого мрамора лице играла обворожительная улыбка.
Она не шла. Нет. Она плыла, скользила, летела, едва касаясь элегантными туфлями мозаики пола.
- Шарль, милый Шарль, идите же сюда! – позвала она его.
И душа готова рвануться из груди...
Кто он? Всего лишь бедный художником. А она?
Но не послышалось ли ему? Может, это всего лишь еще один нежный аккорд вплелся в мелодию бала? Хотя голос Фионы нельзя спутать ни с чем. Тогда, быть может, он попросту бредит?
Кулаки судорожно сжались. До боли.
Боль? Значит все наяву! В груди потеплело.
Ради этих бархатистых ноток в ее голосе, ради того, чтобы еще хоть раз услышать “милый Шарль”, он готов нарисовать еще миллион картин. И каждая из них воспевала бы ту, что изображена на единственном и неповторимом полотне, что ныне украшает стену в одном из залов.
- Шарль! Ну, идите же сюда! Не стойте столбом!
Ноги, будто свинцом налитые, сделали робкий шаг навстречу. Сердце скупо отсчитало десять долгих ударов, прежде чем он оказался рядом с Фионой и остальными представительницами светского бомонда.
Одна из дам в окружении Фионы, при виде художника, что-то шепнула той на ухо. Женщина вспыхнула как уголек на ветру, скромно потупив глаза. Едва слышно прошептав в ответ:
- Что вы, что вы…
- Ой, чувствую, лукавите вы, голубушка, - задавшая, по-видимому, довольно нескромный вопрос Фионе дама хихикнула, - я бы на вашем месте точно не сдержалась. Такой красавчик, - томно протянула она. После чего скромно прикрыла носик надушенным батистовым платочком.
- Знакомьтесь, дамы, - Фиона подала художнику руку, и он не преминул поцеловать кончики ее пальцев, - Шарль Бергиньон, тот замечательный и, не побоюсь этих слова, гениальный автор, чьей работой вы восторгались.
После такой рекомендации, Бергиньону оставалось только почтительно склонить голову.

Остаток вечера превратился в безумный калейдоскоп… Кто-то жал ему руку, что-то говорил, поздравлял… А затем… Музыка, шуршание вечерних платьев и пьянящий аромат парфюма и Фионы. Танец. Блики свечей на вечерних платьях и безразличных масках. Кажущиеся игрушечными отражения пар в зеркалах. Причудливо смеются и кривляются тени… Образы в отражениях. Зеркала, способные вместить в себя весь мир, если будет возможность. Весь мир… А быть может весь мир это только отражение чего-то большего, изначального… Что если мы – лишь блики, отбрасываемые зеркалами?
Страсть. Движение. Дрожь от прикосновений тела прелестницы. В танце она лишь пару раз коснулась его, на мгновение прижалась к груди, одарила жгучим взглядом и исчезла, оставив Шарля наедине с грезами.
Внезапно все смолкло. Вспышка молнии выхватила запечатлела редкий кадр – застывшие фигуры танцующих. Будто восковые фигуры из музея мадам Тюссо.
Близкий раскат грома заставил оконные витражи мелко дрожать. Через распахнутые балконы ворвался прохладный ветерок, принесший запах грозы и цветущих каштанов.
Для гостей это был весьма удобный повод, чтобы отблагодарить госпожу Ле Шателье за радушие и откланяться. Бергиньон в числе прочих направился к парадной.
- Куда же вы, Шарль? – в чарующем голосе слышался легкий укор. Так пеняют проказливому мальчишке, пойманному на очередной шалости, - Прошу, задержитесь ненадолго…
…Она отпустила слуг. И они остались одни. Порывы ветра, врывавшиеся через распахнутые балконы, загасили свечи в вестибюле, погрузив его в полумрак. Аромат цветущих каштанов и грозы пьянил сильнее любого вина…
- Какой вы, оказывается, негодник, - промурлыкала Фиона, подойдя к Бергиньону и положив ладонь ему на грудь.
Сердца Шарля гулко отозвалось на ее прикосновение, а сам он, казалось, тут же забыл, что надо дышать.
- Я не хотел… не смел… - через силу выдавил он и запнулся.
- Чего же вы не смели?
Ее лицо оказалось близко-близко. Горячее дыхание обожгло щеку. В изумрудных глазах плясали дьявольские огоньки. Хотя, быть может, это были всего лишь отблески молний…
- Не смел надеяться…
На сей раз, слова прервал поцелуй.
И они занялись любовью. В той самой комнате, где несколькими днями ранее она лежала обнаженной и недоступной, а он благоговейно застывал у мольберта…
Два начала: мужское и женское, соединенные страстью… желанием, которое практически нельзя побороть… Это было похоже на безумие. Они любили, и никак не могли насладиться друг другом.
Сухо в камине трещала огневица, позволяя неверным зеркалам запечатлеть картины любви.
С каждым сладостным стоном Шарль чувствовал, что умирает и рождается заново.
Вдох. Остановка сердца. Мгновенная смерть.
Выдох. В груди буря. Стократ сильней, чем гроза за окнами.
Бергиньон ощущал, будто по его венам бежит кипящий яд, обжигающее пламя. Словно легендарный феникс, он сгорал в очищающем огне, чтобы через мгновение воскреснуть. Чтобы возрожденная душа рванулась в новый полет.
Миг. И поток страсти разрушил незримую плотину на своем пути, разлившись наслаждением.
Тяжело дыша, они оторвались друг от друга, откинувшись на скомканные простыни…
И не заметил Шарль, что что-то в нем умерло безвозвратно…

***

- Проклятье! – Бергиньон с яростью отшвырнул кисть и палитру, - проклятье…
В бессилии он рухнул на колени. Дрожащие руки до ломоты в висках стиснули голову. По осунувшемуся от недосыпа лицу прочертили свой след две соленые дорожки. А в голове крутилось всего два вопроса: как и почему? Девятый месяц он не мог сделать ни единого мазка. Вернее мог, но не хотел рисовать «пустышку».
- Мой милый Шарль, что случилось? О каком проклятии ты говоришь?
Он почувствовал чужое прикосновение.
Конечно, он знал, что это была Фиона. Больше некому. Но все равно прикосновение было ЧУЖИМ.
За прошедшее время она стала настолько далекой и чуждой…
В воспаленном разуме бились, пульсировали безумные мысли.
Фиона. Чертова искусительница. Вот, кто виновен во всем. Его Муза, прекраснейшая из прекрасных, превратилась в демона-мучителя.
Сколько Шарль не старался вызвать лучащийся светом образ в своем воображении, ему неизменно являлась лишь беспорядочная пляска теней. Вместо обворожительной улыбки – хищный оскал, вместо потока волос – спутанный клубок ярящихся огненных змей.
Ах, если бы не та ночь, все могло быть иначе…
Теперь он отчетливо сознавал, что произошло. В тот вечер он овладел женщиной, но лишился музы… Конечно, он по-прежнему считал Фиону таковой. Обманывал сам себя…
- Ты… - сквозь душащие слезы, просипело пересохшее горло, - ты мое проклятие!

…Что происходит, когда умирает муза? Многие скажут, что вместе с нею умирает и художник.
Шарль Бергиньон дал бы иной ответ.
Стоя у мольберта, судорожно стиснув кисть, он с упоением рисовал. И чувствовал себя заново рожденным.
Оказывается, в смерти не меньше притягательной чувственности, чем в жизни. Пожалуй, даже больше. Гораздо больше…
Строгая пластика остывающего тела. Молочный бархат кожи. Спокойные реки рыжих волос. Печальная улыбка. Обжигающе-холодный взгляд потухших глаз, словно с сожалением и одновременно легкой обидой глядящих на мир живых…
Шарль погрузился в эти ледяные озера и ощутил, будто сама Смерть удостоила его внимания… игриво улыбнулась и поманила костлявым пальцем…

***

Когда умирает муза – рождается шедевр. Художник умирает чуть позже…
Шарль Бергиньон был осужден за убийство Фионы Ле Шателье и приговорен к повешению. На суде он не произнес ни слова. Слова пусты. Да, и не зачем отрицать очевидное.
Его последняя картина была представлена как одно из доказательств вины, после чего была пущена с аукциона и продана за большую сумму. Только лица покупательницы толком не запомнил никто. Кто-то говорил о миловидной рыжеволосой женщине, приобретшей холст. Кто-то – о дряхлой, костлявой старухе…
За прошедшие века пропавший шедевр так и не занял надлежащее место в одной из галерей высокого искусства… Видимо, и самой Смерти картина приглянулась.

Всех с праздником Победы!

Духу русского солдата посвящается

Опус №17. Ветеран

Шипящее радио, которое достали невесть из каких загашников, изливалось ожидаемым «Этот День Победы». Теплый весенний ветерок ласкал праздничные флаги, что укрепили на фонарных столбах вдоль проспекта Ленина: советский кумач и российский триколор.
Грянули литавры, и сторонние шумы были перебиты звуками духового оркестра.
Парад ветеранов, тех, что еще живы, несмотря на преклонный возраст, болезни и увечья, шествовал по центральной улице города.
Мало их осталось живых-то. Шестьдесят лет прошло после Победы, все-таки. Поумирали уж почти все. Прошедших всю войну от начала и до конца, считай, и не осталось совсем. Сейчас больше тех, кто в самом конце призывался и недолго воевал. Ранение, контузия и тыл – народное хозяйство для нужд фронта поднимать. А то еще «сыновья полков». Они хоть и помоложе остальных будут, да и те немногие живы.
Ныне, в канун юбилея Победы, каждый ветеран на вес золота. А как же! Парад устроить, чтобы продолжали помнить о великих днях. Или перед детишками в школе выступить, духом патриотизма зарядить. Мол, «были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»
Всех найдут, всех соберут. Как говорится: «никто не забыт и ничто не забыто!».
Репортеры суетились, напоминая деловито снующих муравьев. Сухо щелкали затворы фотоаппаратов. Еще несколько минут и кончится парад. Побегут интервью брать у героев войны: увешанных медалями ветеранов.
Корреспондент «Нового обозрения» ничем не выделялся на фоне своих коллег из других печатных изданий. Вполголоса матерясь и энергично работая локтями, он протискивался в первые ряды, чтобы сделать заветный снимок. Уже начал было выбирать из рядов марширующих фронтовиков «будущую жертву», героя репортажа, когда его внимание привлек один человек из толпы: бедно одетый старик, с одинокой планкой Прошедшего Войну. Ни медалей, ни орденов на затертом пиджаке, только планка. Простое, незапоминающееся лицо. Скользнешь взглядом и уже через пару минут забудешь, видел когда-нибудь или нет. И в глазах такая тоска, такая неизбывная боль, что невозможно было в них глядеть – слезы наворачивались. Но и оторваться тоже было невмоготу.
Старик просто стоял и смотрел на проходящие мимо ряды былых соратников. Стоял и смотрел…

***

Парад закончился, и корреспондент с собеседником отошли в небольшой скверик неподалеку. Присели за столик в летнем кафе.
- Я закурю, не против? – старик вопросительно взглянул на молодого репортера.
- Конечно, конечно. Я как раз хотел вам предложить, - торопливо ответил тот и выудил из кармана пачку «Мальборо».
- Нет уж, уволь от такого удовольствия, - старик презрительно покосился на сигареты, - я как-то к своим привык, - и достал из внутреннего кармана «Беломор» и спички. Сделал фильтр-торпеду, чиркнул последней спичкой и глубоко затянулся, вдыхая едкий дым, - звать-то тебя как?
- Ваня… - корреспондент слегка смутился, - то есть Иван, - тут же поправился он.
- Тезка значит… - старик сделал еще одну глубокую тяжку, - ну, так давай спрашивай, чего хотел.
Щелкнула кнопка диктофона.
- Начнем с банального. Где довелось воевать, на каких фронтах? В каком звании начали и закончили войну? В каких крупных операциях принимали участие? Были ли ранены?
Во взгляде старике появился некий особенный блеск. Непонятный азарт и задор. Мол, чего уж терять-то…
- Где воевал? Так я, милок, всю войну прошел: от Москвы и до Берлина землю топтал. Хочешь, что бы я рассказал тебе о войне? Что ж, расскажу, отчего ж не рассказать. А ты слушай, внимательно слушай…
***

…Мало ли сумасшедших стариков по земле шатается. Только не думай, что я псих какой. Я никогда и никому не рассказывал об этом. Боялся провести остаток дней в дурдоме. Жизнь хотелось дожить нормально, по-человечески. Только не получилось. Пережитое так рвалось и продолжает рваться наружу, что нет уже мочи терпеть и скрывать. Это даже хорошо, что ты подошел. Я хоть выговорюсь, отведу душу…
Войну начал я простым рядовым. В пехоте. Куда же еще могли распределить деревенского паренька? Повезло – после нескольких месяцев в гвардию попал. В другое время гордый бы ходил. А тогда не до того было. Немцы на Москву напролом перли. К концу осени совсем к столице нас прижали.
Тут-то и пришлось стоять не на живот, а на смерть. Отступать некуда, позади – Москва, как говорится…
Вот тогда я и погиб в первый раз. Не делай широкие глаза. Да, я не оговорился. Именно погиб.
Герои-панфиловцы.… Слыхал, думаю. Двадцать восемь человек, ценой своей жизни задержавшие колонну немецких танков, что на Москву шла. Подвиг подвигом... Танки застряли на Волоколамском шоссе под Дубосеково…
Двадцать восемь? Как бы не так! Сто человек, полноценная рота, сложили буйные головушки. Только из сотни погибших в герои занесли менее трех десятков. Сочинили легенду, чтобы дух патриотизма в советских людях поднять. Мол, один десятка стоит.
А остальные так и остались безвестными – ни фамилий, ни имен.
Помню, лежу я с последней связкой гранат и жду, когда танки фашистские поближе подойдут. Десятка два, если не больше, дымятся на дороге, а оставшиеся, гады, боятся на дистанцию броска приближаться. И так подбили много. Издали укрепления расстреливали.
Только внезапно огонь прекратился.
Думаю, что ж за дело-то такое? Неужели решила немчура, что всех перемолола? Оглядываюсь, а рядом товарищи мертвые или тяжело раненые. Всех почти осколками посекло. Командир роты сидит за пробитую голову держится, шапка от крови намокла.
Тут из перелеска треск автоматов немецких раздался. Обошли.
И идут ровными рядами меж деревьев. Самоуверенно, не прячась, как на параде. Психическая атака. Не выдержал я, сорвался. Вскочил и метнул гранату. Не знаю, сколько фрицев погибло, помню только горячий дождь в груди. Прошило меня автоматной очередью.
Пал, как трава под косой. Молча землю обнял. Последними мыслями думаю: прими, родимая, сына твоего…
Похоронили в тесной братской могиле. А семье потом только суровая похоронка отправилась. Родным даже на могилку сходить не довелось…
А я потом очнулся. Как из темного омута на свет вынырнул. Так, наверное, дети рождаются. Только те не помнят ничего и потом рассказать не могут.
Когда это было и где – не сразу понял...

***

Старик вытер предательски появившуюся скупую слезу.
- А дальше? – репортер Ваня в волнении заерзал на стуле. Дед не казался сумасшедшим, совсем наоборот. Но то о чем он рассказывал, не могло быть правдой. Слишком не вязалось с материалистическим воспитанием молодого журналиста.

***

…Сталинградский Котел знаешь что такое? Там, где у Волги запер советский солдат фельдмаршала немецкого вместе с его прихвостнями в железном остроге русского оружия. И как не пытался фриц вырваться – только зубы обломал.
Как сейчас помню: ноябрь сорок второго года... Девятнадцатое число… Тогда я погиб второй раз.
Все началось часов в семь или восемь утра. Мы в окопах всю ночь чифиря гоняли, чтобы согреться. В преддверии долгожданного наступления сон и без того не шел. Давно пришла пора отогнать немца от волжских берегов.
На нашем участке фронта румынские части стояли – союзники Вермахта. Над фамилией их командующего, помню, всем взводом смеялись. Попеску, что ли… Немцев почитай, что и не было.
Туман, застилал землю и мешал видеть не только нам, но и противнику. Фашисты еще не знали, что их ждет в ближайшие часы.
В небо взвилась красная сигнальная ракета – артподготовка началась.
Воздух наполнился ревом. Это «катюши», за ночь переброшенные к линии фронта, открыли огонь. Хвостатые ракеты расчертили небо алыми сполохами, чтобы через пару секунд расцвеcти огненными цветами на вражеских позициях. К визжанию «катюш» присоединилось буханье дальнобойных гаубиц и лихой посвист минометов. Хоть уши затыкай, чтобы не оглохнуть.
Еще не стих грохот канонады, как в небо взлетела зеленая ракета. Пора! Самое время атаковать, пока враг не очнулся.
Держитесь, фрицы! Довольно вы русской кровушки попили!
Вперед, «царица полей»! Штыки наголо!
Дружное «УРА!!!» разнеслось над землей. Солдаты покидали окопы, волной затапливая поле. И я был в первых рядах.
Первую линию вражеских укреплений выбило начисто. Пулеметные и минометные расчеты валялись грудами искореженного металла. Из людей не выжил никто. Разбросанные то тут, то там кровавые ошметки да внутренности.
Одного (немца уж или румына, не знаю), помню, пополам разорвало. Верхняя часть туловища, скребя ногтями землю, еще пыталась доползти к ногам. Те в свою очередь безумно дергались. То ли в контратаку шли, то ли бегством спасались…
Еще одному взрывом голову оторвало. Тело, фонтанировало кровью из перебитой шеи, сама голова на спине болталась, на тонкой полоске кожи держась, а руки беспорядочно шарили в поисках недостающей части. Может, несчастный надеялся на место водрузить потерянную черепушку?
Вторую линию тоже прошли как горячий нож сквозь масло. Враз перемахнули через бруствер и штыками добили пытавшихся сопротивляться. Малые гаубицы, что здесь располагались – тоже оказались разбитыми.
Тут заговорили пулеметы третьей линии, накрыв нас свинцовым дождем. Десятки пали за несколько секунд. Ничего не поделаешь – без потерь ни один бой не обходится. Угас наступательный порыв. Завязли. Да и как продолжать наступление, если головы не поднять.
Продвигались кое-как, черепашьими шагами, в перерывах, пока перезаряжались пулеметы в дотах. Пузом по ноябрьской грязи. Задержали нас враги, но все равно не удалось им остановить прорыв. Что могут несколько огневых точек, против целой дивизии? Многое, но не все…
Я не знаю, каким чудом я выжил в первых рядах, но дополз-таки в «мертвую зону», где пули не могли достать. Что делать, думаю. Подобраться и гранату в бойницу бросить?
Опять на живот и по-пластунски к доту, не поднимая головы. Если заметит враг, считай каюк. Подкрался под самую бойницу, бог миловал. Вырвал чеку и швырнул гранату. А дальше не знаю… Видимо, в дотах не только пулеметные ленты хранились. Грянувшим взрывом отбросило. Теряя сознание, еще успел услышать громогласное «УРА!!!», а потом как в сон провалился.
Пришел в себя, гляжу, а надо мной сестричка склонилась, бинтует. Юная такая, косицы русые из-под шапки выбиваются, и лицо веснушчатое-веснушчатое… А в глазах синих, как незабудки, слезы стоят. И шепчет: «Только не умирай, родненький, потерпи…»
- Живой я, девица, - говорю. Только изо рта вместо слов пузыри кровавые с хрипом вырвались.
Она еще пуще в слезы. А мне вдруг так легко стало. Лежу и слышу, как сердце в груди бьется: тук-тук… тук-тук… тук… тук… ту…

***

- Огоньку можно? Спички-то кончились... – старик достал еще одну папиросу.
- Конечно-конечно, - корреспондент поднес зажигалку к кончику беломорины, после чего и сам закурил. Услышанное цепкой хваткой продолжало держать, не отпуская ни на йоту. Он словно сам переживал описываемые моменты.

***

Ты, вот, парень молодой, образованный. Может по телевизору, а то и в живую видеть пришлось испанскую забаву. Корридой зовется. Человек один на один с диким зверем. Уставший, но взбешенный бык и перед ним тоненькая, как былинка, но гордо стоящая фигура со шпагой в руке. Борьба воли. Кто кого…
Вот и у меня своя коррида была. На Курской дуге. Под Прохоровкой, где две железных лавины сошлись, как молот с наковальней. Величайшее танковое сражение, как потом историки сказали…
Да только на том поле не одни танки бились. Досталось там русскому солдату. Хватило работы и артиллеристам и пехоте. Я тогда в противотанковом взводе служил. После Волоколамского шоссе мне такая дуэль уже не в новинку была. Но и танки под Прохоровкой уже другие были.
Так вот, на нашем участке прорвались немецкие «тигры». Не справились артиллеристы – кончились снаряды, лежат раскуроченными орудия. И тогда против танков встали люди. Чтобы ничего не мешало, передвигались налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Ползли по полю, пытаясь укрыться от пуль и снарядов. Когда до танка оставались считанные метры, словно из-под земли вырастала фигура солдата со связкой гранат или «горючкой».
Настал и мой черед. Дополз, лежу, в сухую траву лицом уткнувшись. Жду, когда надо мной проползет железная махина. А он замер в десяти метрах от меня, как бык перед тореадором. Заметил. Окошко пулеметное откинул. Тут я и поднялся. В голове гудит. Усталость, пустота и безразличие ко всему. Только пульсирует кровь в висках: «За Родину, за Сталина! За Родину, за Сталина…». Только одно желание осталось – успеть гранаты швырнуть, чтоб он сдох, а там будь что будет...
Со стороны-то глядеть – мгновения прошли, а для меня тогда время остановилось. Стою – едва не падаю, ноги еле держат. Лицо кровью залито, весь ободрался, пока полз. Рука левая перебита и плетью висит. В правой – связка гранат противотанковых. Вместо шпаги. Тяжелые. Того и гляди, набок завалюсь. Тогда уже не встать, не подняться. Сил нет почти никаких. Проутюжит бык железный и дальше пойдет, а допустить этого нельзя. На этом рубеже я со своей связкой последний. Да и он один остался из тех, кто прорвался.
Вот так и стоим друг перед другом, как в испанской корриде.
Ему бы меня пулеметной очередью скосить, да видать заклинило оружие-то. Стоит, не глуша двигателя, и только стволом поводит – надеется из пушки достать.
Вот он шанс, подумалось. Рванул чеку, размахнулся… Видимо, в этот момент и он выстрелил.
Последовавшего взрыва танка я уже не увидел. В клочья снарядом разорвало – не соберешь.
Казалось бы все – погиб безвозвратно. Ан нет. Опять воскрес. Думал, судьба у меня такая: пока не прогоним вражину с родной земли – не будет мне покоя.

***

…Потом было форсирование Днепра, когда наш взвод, что первым за брустверы прорвался, термитным фугасом накрыло.
Ты обжигал когда-нибудь руку или ногу, или еще что? Обжигал, да? Вот видишь. Представляешь, каково оно ощущение. А когда весь горишь и не в силах сбить пламени?
Боль. Адская боль. Так умирать я как-то не привык…
Думал, здесь смерть к себе возьмет. Ведь разбили врага, не будет он больше топтать сапогами войны наши просторы. Не тут-то было…
После этого раза и умирать уже не страшно было. Что уж может быть страшнее…
…Дошел я до самого Рейхстага таким образом. И тут опять погиб безвестным. Слышал о двоих, что знамя красное на вершину водрузили? Егоров и Кантария… Еще бы. О них все слышали. А об остальных, что до и после них знамя устанавливали? Вот то-то и оно…
Я был первым…
Провались мы на верхний ярус. Трое из всей роты. Сержант, в плечо раненый, и двое рядовых.
На купол карабкаться начали. Я – впереди, со знаменем в руках.
Сержант сорвался сразу же. Рука, по-видимому, подвела. Что с напарником случилось, я сначала не понял. Оглядываюсь – скользит вниз с раскинутыми руками. До меня даже не дошло, что стрелок поблизости засел. Горячка боя не отпустила. Хотелось побыстрее до шпиля добраться, чтобы Знамя Победы над покоренной Германией реяло…
Стоило только укрепить флаг наш кумачовый – снял меня немецкий снайпер. В голову. Быстрая и безболезненная смерть. Вторым выстрелом древко срезал. Знамя и упало рядом со мной, полотнищем, словно саваном, укрыв. А тело потом обломками завалило, изуродовав до неузнаваемости…

***

- И жизнь у меня после войны не задалась особо, наперекосяк шла, не по-людски как-то. Пил много, пытаясь забыть весь ужас, через что прошел. Пару раз стрелялся – без толку. Живой, как видишь. И когда Господь к себе заберет, ума не приложу…
- Это что-то невероятное, - репортер в волнении взлохматил шевелюру, - сложно поверить…
- А ты и не верь. Не то за психического посчитают. Спасибо, что выслушал, Ванюша. Пора мне, - старик поднялся, собираясь уходить.
- Нет-нет, постойте! Фамилию-отчество скажите все-таки, чтоб мне репортаж оформить. Иван… - репортер раскрыл блокнотик и начал записывать.
- А нет у меня ни фамилии, ни отчества давным-давно. Забыл. Или не было… - старик печально улыбнулся, - запиши просто: рядовой пехоты Ваня… русский солдат…