Прошу кидаться тапками

Опус №1. Быть собой

Над городом и окрестностями тихо сгустились тучи, проливаясь мелким осенним дождем. Грибники были просто в восторге, но простым жителям промозглая слякоть, когда каждый второй рядом идущий хлюпал носом, пришлась весьма не по душе. Но, несмотря на непогоду, огромный муравейник мегаполиса продолжал жить в том же самом ритме. Все знали, куда, зачем и для чего они идут, и каждый старался не выбиваться из графика.
Из метро вышел невысокий человек. День за днем он повторял один и тот же маршрут. Дом – метро – работа. Серо-стальные глаза таили в глубине такую усталость, что, взглянув в них, можно было дать человеку лет шестьдесят с лишним. Хотя в действительности ему было чуть меньше сорока.
Перед глазами Семена Семеновича Разумовского или попросту Квадратыча, работника цирка с двадцатилетним стажем, в очередной раз вырос до боли знакомый купол. На карнизах ютились голуби, прячась от дождя, поэтому клоун интуитивно ускорил шаг. Хотелось быстрее проскочить под крышу, чтобы, помимо дождя, на куртке никаких других следов пребывания на улице не осталось.
Он жил. Отрабатывал свой номер. Малая песчинка посреди серого пляжа. По крайней мере, внешне так оно и было. Тяжело жить, скрывая свою сущность. Лишь в цирке он изредка мог побыть собой, когда приходилось изображать волка в детских постановках. И то приходилось сдерживать себя, чтобы в разгар сказки по-настоящему не вонзить клыки в бабушку или ее полоумную внучку в красной шапочке.
“Бабушка! Для чего у тебя такой длинный нос?” – кривлялась Шапочка – плоскогрудая девица Краснова, которой тоже было за тридцать. Последнее время так и подмывало ответить “Какой х..! Простите, какой хвост, такой и нос!”

“Браво! Бис!” - зрители рукоплескали. В этот вечер, в отличие от многих других, в цирке был аншлаг. Детишки восторженно верещали и заливались звонким смехом, глядя на происходящее на манеже. Белолицый клоун в зеленом парике-грибке приводил их в особое умиление. Он плакал, а дети смеялись.
Смех да слёзы… а чем еще жить?
Лицо Квадратыча, скрытое за маской грима, было полностью бесстрастным. Он просто делал свою работу, которая в очередной раз не доставляла ему никакого удовольствия. Только сильнее разгоралось раздражение, изредка пробивая пламенными язычками серый пепел обыденности. Положительные эмоции канули в лету. Да и ярость слишком часто последнее время толкалась в грудь.
Едва сдерживая себя, Квадратыч ушел со сцены. За его спиной сомкнулась ткань кулис, и тут же в опилки полетел его дурацкий зеленый парик. Клоун хлопнул дверью гримерки и, досадуя на судьбу, начал нервно стирать грим с лица.
В глазах вновь появилась сталь и еще что-то, чему даже точного определения дать невозможно. Хотелось бросить все и пойти напиться. Решено. Сегодня Сеня будет отрываться по полной.
Это называется – вспомнить все хорошее! Завалиться в какой-нибудь кабак. Залить в себя пол-литра белой для пущей веселости. Снять соску… а лучше двух!
С кривой ухмылкой Разумовский вспоминал прошлую свою попойку и то, во что она превратилась… Девушка была сладкой. Сладкой во всех отношениях.
Во рту привычно шевельнулись клыки.
- Сеня, ты в порядке? – в приоткрывшуюся дверь гримерки просунулось лицо “Шапочки”, - готовность номер ноль! Две минут и выход.
- Иду, иду… - Семен уже натягивал на себя шкуру Серого Волка и дурацкую маску. Несмотря на все проблемы, он – профессионал. А значит нужно сейчас идти и нести радость тем, кто еще умеет смеяться…

…Выпитая бутылка водки раскрепостила. Под ритмичное “тынц-тынц-тынц” еще один папуас присоединился к остальным “колбасерам” дико дергающимся на танцполе. Гибкие тела местных “зажигалок” терлись рядом, будоража кровь. В полумраке клуба выражение глаз не играло никакой роли. Да и кто будет в них смотреть?
Стоило зазвучать “медляку”, как руки сами легли на талию стройной блондинки, танцевавшей рядом. Она и не была против.
Красавица щеголяла в серебристом полупрозрачном наряде с глубоким декольте, в котором виднелась весьма и весьма аппетитная грудь.
“На одну лечь, другой укрыться” – мелькнула задорная мысль после брошенного в вырез взгляда. Но она быстро улетучилась, стоило Семёну закружить девушку в танце.
Аромат молодого тела пьянил. Хотелось покрепче сжать длинноногую обольстительницу в объятиях, зарыться в ее волосы и никуда не отпускать. Но Квадратыч сдержал себя. Он знал, чем это, в конце концов, может закончиться, и не спешил приближать сей момент.
Разрывавший динамики хрипловатый голосок западной певички, выводившей под неплохой гитарный рифф знаменитое “Don’t speak!”, стих. Пары замерли, и Семен впервые взглянул девушке в глаза. В ее синих озерах плясали веселые искры.
- Ольга! – произнесла она, наконец.
- Семен! – он едва успел ответить, прежде чем их оглушил новый музыкальный удар. Двое замерли посреди беснующейся толпы в мерцающем свете стробоскопических лазеров, держась за руки…

Рука клоуна покоилась на талии Ольги всю дорогу до его дома. Хорошая девушка, горячая…Семён Семёныч решил насладиться в полной мере.
Щелкнул замок, пропуская в открывшуюся дверь изрядно подогретую парочку.
- А у тебя уютно. – Ольга еще успела что-то сказать, прежде чем губы Семёна нашли ее уста. Дальнейшее потонуло в волне накатившей страсти…

Волосы Ольги разметались по подушке. Девушка сладко спала на плече Квадратыча, который из последних сил сдерживал себя. Лунный свет, льющийся через подслеповатое окошко, высеребрил ее волосы, сделал и без того светлую кожу почти что молочной. Лишь по-прежнему маняще алели губы.
Тихо вздохнув во сне, девушка перевернулась на бок. Одеяло сползло, обнажив точеное плечо, грудь с бурым пятном соска, изящный изгиб шеи…
Перебарывать свое естество становилось все сложнее. В голове крутился калейдоскоп безумия. Сцены, одна кошмарнее другой возникали в памяти Разумовского. И везде итог был один – заляпанная кровью комната и холодеющий женский труп на кровати.
Нет, боги! Только не сегодня, не сейчас! Если я думал об этом до этой ночи, то сейчас я не хочу ее смерти… не хочу… уууууу… - тихое подвывание нарушило ночное спокойствие.
- Ты еще громче не можешь? Жил бы в квартире, тебя бы соседи мигом раскрыли, - Ольга и не думала дальше притворяться, что спит, - глупый ты, волк! Чем меньше сопротивляешься своим желаниям, тем легче их контролировать. Смотри! – девушка вмиг соскочила с кровати, не стесняясь своей наготы.
На еще не до конца принявшей нужные очертания волчьей морде Разумовского отразилось почти человеческое удивление. Стоявшая перед ним красавица обернулась в ладную волчицу с серебристой шерстью. Квадратыч даже моргнул несколько раз и укусил себя за лапу. Думалось, что он спит или начал бредить.
- Если ты знала, кто я, почему молчала? – пролаял он. Вместо ответа Ольга на мягких лапах подошла к нему и нежно куснула за загривок. Ее голубые глаза лучились мягким светом.
- Такие, как я, умеют чувствовать собратьев, - ответила она спустя некоторое время, - ты же еще слишком юн для этого, и тебе нужно еще очень многое познать, многому научиться. Идем!
- Куда? – в голос Семена вернулось всегдашнее безразличие.
- Быть собой. Учиться жить…

***

- Привет! – на лице Разумовского впервые за долгий период играла улыбка. На радостях он поцеловал сначала “Красную Шапочку”, а затем и “Бабушку”. Те от неожиданности опешили. Танцующей походкой счастливый клоун отправился в гримерку.
- Чего это с ним? – плоскогрудая “Шапочка” первой обрела дар речи. Видеть Квадратыча в подобном расположении духа было, мягко говоря, не привычно.
- Может, влюбился, наконец, - “Бабушка”, а в миру попросту Степанида Адольфовна Зайцева, пожала плечами, - иначе и не скажешь!

- Краснова, Зайцева, Разумовский! Готовность номер ноль, хорош прохлаждаться по гримеркам! – директор цирка пытался добавить в голос строгости, чтобы заставить своих артистов шевелить конечностями быстрее.
- Уже, Степаныч! – первым из своей комнатушки выполз улыбающийся во все тридцать два зуба Серый Волк. Разумовскому прямо-таки не терпелось на сцену, он хотел отработать номер как можно быстрее и уйти.
Бежать прочь из этой конуры. На свободу. В лес, где никто не помешает ему быть собой. Где не надо прятаться и дрожать от каждого постороннего шороха, в боязни быть замеченным. Где есть только вольный ветер, ласкающий листву на ветвях, зеленый ковер трав и душистый аромат цветов… а в небе мириады ярких глаз, которые, кажется, смотрят только на тебя…
Семен играл на манеже, вкладываясь в роль полностью и без остатка, и даже несколько более того. Но мысли его были не с ним. В памяти стояла вчерашняя ночь и ее волшебство.
Он вспоминал теплое, пряное дыхание Ольги на груди и восхищенный блеск ее глаз, когда они, запыхавшись после бега наперегонки, лежали на небольшой полянке в мягких зарослях папоротника. Словно наяву он чувствовал, как ее клыки нежно покусывают край его уха… как в ответ в груди рождается и растет что-то очень-очень горячее, грозя вырваться наружу.
А потом новая гонка. Серая и серебристая молнии мелькают меж стволов, с каждой секундой настигая удирающего со всех ног олененка, невесть каким образом оказавшегося неподалеку от городских стен. Прыжок, и серый волчара, вцепившись в горло несчастного создания, валит жертву с ног. Серебристая тень падает рядом. Добыче не уйти. Клыки рвут горло, и теплая вязкая жидкость окрашивает пасть темным багрянцем.
Первобытный восторг разрывает грудь и выплескивается оглушительным воем, знаменующим первую победу. Звук раскатывается далеко окрест, но теперь ему нечего бояться, некого таиться… Горящий взгляд Ольги словно говорит ему:
“Теперь ты понимаешь, что значит - быть собой? Вот она, настоящая жизнь!”
И новый раскат воя оглашает лес…

Разумовский медленно приходил в себя. Шум вокруг стоял не вообразимый, чего и стоило ожидать. Но, к удивлению клоуна, это были вовсе не аплодисменты и крики довольной ребятни. Это были вопли страха и ужаса, от которых, казалось, сейчас обрушится цирковой купол.
Семен обвел взглядом окружающих. “Бабушка” Степанида Адольфовна вместе с “храбрыми охотниками”, сверкая пятками, улепетывала за кулисы. Зрители ломились в проходы, давя друг друга.
“Во дают! Бомбу что ли заложили?” – такой вывод напрашивался, потому что только стражи правопорядка оставались на местах. И сейчас охрана дружно потащила оружие из кобуры, нацеливая его на Квадратыча.
“Эй, ребята, вы чего?” – хотелось выкрикнуть, но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Взгляд оборотня упал под ноги, где в луже собственной крови с разорванным звериными клыками горлом остывало тело Красной Шапочки. Не такой конец должен был быть у сказки…
Быть собой! До конца!
Последний гордый волчий вой оборвался в трескотне пистолетных выстрелов…

Нет, никакого неформата
Рад, что понравилось. Раз так, то поехали дальше. У меня рассказов в загашниках достаточно Вот кое-что из старого...

з.ы. как насчет без "Вы"?


Опус №2. Прости, что взял тебя с собой…

Над селением овражных гномов, что приютился в распадке меж двух холмов, поднимались клубы дыма.
Броган просто не смог пройти мимо. В его ушах звенел высокий то ли визг, то ли плач, который издавала стоящая на коленках маленькая фигурка посреди горящих и рушащихся шалашей – всего того, что могли построить овражные гномы своими собственными руками.
Слезы, застилая глаза, градом катились по щекам Рини. Остальные овражные гномы либо уже разбежались кто куда, либо, что было еще вероятнее, благодаря своей известной на весь мир тупости, просто не нашли пути к спасению и задохнулись в дыму.
Скорбное подвывание раздавалось из горла овражницы. Она смотрела на мертвое тело своего брата, который был ее единственной семьей, не считая, конечно, остального небольшого клана овражников, когда крепкие руки оторвали ее от земли и вынесли прочь из горящего поселка.
- Твоя спасти Рини! – это были первые слова замарашки, после того как она пришла в себя, и поток слез прекратился. – Моя любит твоя! – гнома, выставив перед собой ручонки и вытянув губки слюнявой трубочкой, полезла обнимать своего спасителя.
Глубокий и скорбный вздох, вырвавшийся из груди Брогана, говорил сам за себя. Теперь нужно будет очень постараться, чтобы отвязаться от этой Рини. Терпеть компанию овражника истый горный гном считал недопустимым.
- Постой, Рини, - гном еле отодрал от своего пояса пару цепких ручонок. Благодарность все-таки должна иметь свои пределы. Еще любви овражной гномы ему не хватало на старости лет… - у тебя еще остались родные?
Брогану тут же пришлось пожалеть о своих словах. Рини, сияя улыбкой до самых ушей, плюхнулась седалищем на землю, подняв вокруг себя тучу пыли.
- Моя много родных! Но не здесь, – правая ручонка высунулась из-под рубища указывая в сторону сгоревшего поселка, – а другие места. Здеся брата, а там, - Рини закрутила головой, вспоминая в какой же стороне живут ее родственники, - а там много. Папа – один! Мама – один, и еще один – два! Еще один – брат. Один, один и один – два! - в глазах овражницы засиял неподдельный восторг, она сразу же забыла о своем горе.
Броган схватился за голову. Математические способности овражных гномов – самых тупых существ на его взгляд – всегда оставались за гранью его понимания. Пока он обдумывал, а не лучше ли было оставить гному в ее поселке, чем теперь переносить такие муки, Рини досчитала и начала дергать его за рукав.
- Два! – с уверенностью заявила она, тыча ему парой дурнопахнущих пальцев в нос…

***

Броган шевельнулся, переворачиваясь на бок, и, натягивая на себя одеяло, понял, что совершенно не может двинуть ногами. Казалось, что они связаны, но путы были довольно слабыми.
Гном, недовольно бурча себе в бороду, дернул правой ногой, высвобождая ее из невидимых объятий, когда почувствовал как что-то с неожиданной силой обхватило его правую голень и вновь притянуло к левой.
Чертыхаясь, Броган протянул руку, нащупывая свой походный мешок. Наконец, он нашел то, что искал. Селитровая палочка – изобретение гномов-механиков – чиркнула по боку небольшого коробка и вспыхнула, озарив короткой вспышкой лицо гнома, его нос картошкой, седую бороду и черные глубоко посаженые глаза.
Рука со спичкой медленно проследовала к “опутанным” ногам Брогана.
- Молоты Торадина! – тихое восклицание не потревожило существо, которое, обхватив ноги гнома своими тонкими грязными ручонками и посасывая большой палец на правой руке, сладко спало с умильным выражением на измазанном сажей лице.
Броган едва подавил в себе горячее желание отпихнуть эту грязную кучу отрепьев, от которой смердело не хуже выгребной ямы. Он слишком хорошо помнил восторженное выражение на лице этой малышки, когда она смотрела на своего спасителя, ее заискивающую улыбку и глаза полные обожания.
Осторожно высвободив свои ноги из объятий овражной гномы, которую он спас вчера из горящего поселка, Броган, с невесть откуда взявшейся нежностью, заботливо укрыл ее своим плащом.

***

Чиркнула спичка. Броган раскурил свою трубку с изогнутым чубуком, с нескрываемым блаженством затянулся и выпустил сизое облачко дыма. Уже месяц он путешествовал в обществе Рини, которая через несколько дней забыла о своём горе и никуда не хотела уходить от “своего Брогги”. Ее черные глаза-бусины с неземным обожанием пожирали Брогана, которого подобное положение дел несколько смущало.
Овражница была готова исполнить все для своего спасителя, что бы он только не пожелал. Другое дело, что это излишнее рвение порой приводило к плачевным результатам. На лице гнома заиграла улыбка, когда он вспомнил, как Рини попыталась повторить его подвиги по разжиганию костра. Пока гном набирал воду в ближайшем ручье, Рини залезла в его рюкзак и нашла спички...
Сухой валежник весело затрещал, и язычки пламени лизнули сухую траву под ногами овражной гномы, которая словно зачарованная стояла возле разожженного ею костерка…
Броган едва успел потушить разгоравшуюся прямо на Рини одежду водой из котелка. К ручью пришлось идти вторично, предварительно отобрав у гномы спички…
Старый гном решил не отводить свою новообретенную спутницу к ее дурнопахнущим сородичам. Впервые за много лет нашелся тот, кто мог скрасить его одиночество. Быть может, Рини не понимала многого из того, что рассказывал ей Броган, но слушателем она была благодарным.
Ее уши жадно ловили каждое его слово, внимали каждой истории о его бытности воином, и для овражницы ее спаситель был самым настоящим героем. Рыцарем без страха и упрека как сказали бы в более цивилизованных местах. Но для Рини он был просто “милый Брогги”, которого она никогда уже бы не променяла на кого-либо другого.

***

До родных гор оставался всего один дневной переход, когда произошел донельзя неприятный инцидент.
Броган помешивал в котелке обструганной палкой. Его походное варево еще не поспело, но аппетитный запах уже разносился окрест. Рини шныряла где-то поблизости, выискивая в кустах что-либо для себя съедобное. Старому гному так и не удалось отучить её от дурной привычки есть всякую дрянь.
За спиной Брогана послышались легкие шуршащие шаги.
“Рини” – мелькнула привычная мысль, прежде чем тупой удар по голове погрузил сознание гнома во тьму.
… - Брогги! Брогги! – из забытья его вывело легкое тормошение и удары по щекам. Какой-то липкий отвратительно пахнущий комок съехал с его лба на нос.
Броган открыл глаза и приподнялся. Вонючий ком шлепнулся ему на грудь. Гнома чуть не вырвало. Конечно, его благодарность Рини была безгранична, но методы её лечения как всегда были неординарны. Дохлая гниющая крыса разорванная практически пополам – самый лучший способ привести пациента в сознание.
- Твоя живой! – овражная гнома чуть ли не приплясывала от счастья.
- Спасибо тебе огромное, Рини! – Броган уже увидел, кто нанес ему удар сзади. Посреди всего того беспорядка, что он и устроил, лежал задушенный гоблин.
Воображение гнома живо нарисовало ему картину произошедшего. Подкравшийся сзади зеленокожий обрушил на его голову свою палицу и, будучи уверенным, что гном мертв, занялся мародерством. А потом появилась Рини.
Броган уважительно покосился на маленькую овражницу, которая рылась в своей котомке, бормоча что-то себе под нос.
Что двигало ей, когда она напала на хоть и ненамного, но превосходившего её и ростом и силой гоблина, оставалось только догадываться. Но, определенно, это пересилило инстинкт самосохранения.
Не имея другого оружия, кроме данного ей самой природой – рук с цепкими пальцами, ног и зубов – Рини сумела одолеть мародёра.
Броган провел рукой по своему затылку. Волосы были мокрыми и слипшимися от крови. Пальцы осторожно коснулись огромной шишки, и гном зашипел от боли. В голове грянуло так, будто пудовым кузнечным молотом вдарили по наковальне.
- Брогги, возьми! – гном резко обернулся к Рини, отчего новая вспышка боли озарила глубины черепа. Овражница, наконец-то, нашла то, что искала в своей сумке. На её протянутой ладони лежала дохлая застывшая ящерица – одно из самых известных лекарств среди овражных гномов.
Брогану оставалось только сжать зубы.

***

Две низкорослых фигурки двигались по направлению к недалеким пограничным горам, под которыми простерлись чертоги гномьего королевства. Ступая по торфяникам, Броган продолжал обдумывать сложившуюся ситуацию.
Откуда вблизи Гномьих Врат появился гоблин... Эти твари никогда не нападают в одиночку. Да и появление обычной разбойничьей шайки неподалеку от королевства гномов маловероятно. Броган начал подозревать самое худшее. На Торадин напали. Вторжение из Запустелых Земель.
После небольшого происшествия с нападением старый гном, не задумываясь, извлек из заплечного мешка свою не на раз латанную кольчугу-бахтерец, несколько помятый рогатый шлем и остальную справу. Стоило ему облачиться в доспехи, и восторгам Рини вновь не было предела. Красный то ли от удовольствия, то ли от стыда Броган нервно оправлял кольчугу, поудобнее располагал топор за поясом, слушая восхищенные оханья и аханья овражной гномы.

***

Чутье не подвело Брогана. Его предположение, что на королевство гномов напали, было верным. Но в его голову даже на миг не закралась шальная мысль, что враги могут взять штурмом неприступные гномьи бастионы.
Однако случилось то, что случилось. Торадин был взят ордами зеленокожих: гоблинов и их более крупных собратьев – хобгоблинов. Броган с Рини шли к руинам, не зная того, что ожидает их впереди.

***

Овражная гнома даже присела от неожиданности, когда над ее ухом раздался скорбный вопль, сорвавшийся с уст Брогана. Парочка преодолела гряду холмов, с гребня которых открывался вид на широкую долину, предваряющую Гномьи Врата – массивные каменные створки входа в Торадин.
Сердце Брогана предательски сжалось при виде открывшейся панорамы. Долина была завалена трупами его сородичей. Среди мертвых деловито сновали зеленокожие, обирая коченеющие тела.
Ладонь самопроизвольно легла на рукоять топора, но трезвый рассудок не позволил гному совершить безумство. Его смерть не решила бы уже ничего. К тому же он чувствовал себя ответственным за жизнь Рини.
Дрожащая рука сползла с топорища и опустилась на плечо гномы.
- Пойдем, Рини. Теперь и у меня нет дома… - слезы душили Брогана, но он все еще сдерживался. Лишь сделав несколько шагов с гребня, скрывшись с глаз случайного наблюдателя, гном позволил чувствам взять верх над собою. Он рухнул на колени, закрывая лицо руками. Беззвучные рыдания сотрясли его тело.
Овражница еще не до конца понимала, что стало причиной расстройства “её Брогги”, но пыльные ладошки Рини сочувственно легли на плечи старого гнома, которому сейчас была так необходима любая поддержка.

***

Пятерка зеленокожих во главе с хобгоблином Кроффом рыскала по местности вблизи от захваченного Торадина. Один из гоблинов что-то радостно тявкнул. Он обнаружил едва заметную цепочку следов, ведущую по направлению к Гномьим Вратам. Первые отпечатки были совсем маленькими, и Крофф не смог понять, кому они принадлежат. Но второй след определенно был оставлен гномьим ботфортом.
Крофф довольно осклабился. Пожива сама идёт в руки.

***

Рини боязливо взвизгнула и обхватила Брогана за талию. Старый гном поднял свой устремленный в землю взгляд. Гоблины. Казалось бы, не так и страшно, если бы не пятый зеленокожий.
Он был и выше ростом, чем остальные, и доспехи на нём были не в пример лучше – гномий панцирь. Широкая полоса двуручного меча лежала на его плече.
Хобгоблин.
На лице Кроффа играла довольная усмешка, обнажавшая клыки, когда он наблюдал за реакцией угодивших в ловушку гномов. Грязную кучу отрепьев в лице овражницы он решил оставить на потеху своим подчинённым, с гномом же решил расправиться сам.
- Беги, малышка! – Броган подтолкнул Рини, чтобы та оставила его. – Ты еще сумеешь спастись!
Гнома недоверчиво сделала несколько шагов, недоуменно оглядываясь на Брогана, который уже держал свой топор наперевес, ожидая нападения. Оно последовало незамедлительно.
Воздух протестующе зашипел, рассекаемый двуручным страшилищем Кроффа. Навстречу ему, зло сверкнув, взлетел топор. Гоблины незамедлительно бросились вслед Рини, которая моментально дала дёру, скрывшись за гребнем ближайшего холма.
Броган парировал замах хобгоблина и незамедлительно нанес удар, который пробил защиту противника, но лишь бессильно высек искры из нагрудной пластины панциря. По лицу Кроффа расползлась кровожадная ухмылка.
Он ловко ушел от второй атаки гнома и, развернувшись, пнул его в живот ногой. Низкорослый воин отшатнулся, у него явно сбилось дыхание. Воспользовавшись этим замешательством, Крофф сделал короткий шаг навстречу гному, нанося сильный поперечный удар в грудь Брогана.
Кольчуга, скованная прославленными мастерами подгорного племени, выдержала, но хобгоблин одним движением развернулся, и острие его двуручного меча вновь понеслось к груди гнома. Такой удар не под силу остановить ни одной кольчуге.
Мелькнула тень, и Крофф почувствовал, что клинок пронзил чьё-то тело. Но это был не его противник. Рини, которой удалось обхитрить ее преследователей, ценой собственной жизни остановила роковой удар.
Маленькое тельце соскользнуло с клинка Кроффа. Гнома умерла без единого стона, бросив последний любящий взгляд на “своего Брогги”.
Слепая ярость захлестнула старого воина, заставив его броситься в самоубийственную атаку. Все свои силы он вложил в последний бросок. Он чувствовал, как меч хобгоблина входит ему в грудь, разрывая легкие, пронзая сердце, но не чувствовал боли.
Они рухнули вместе. Гном, из чьей спины выглядывало окровавленное остриё меча, и его обезглавленный противник, чьё тело фонтанировало кровью из перерубленной шеи.
Губы гнома ещё успели прошептать последнее “прости”, прежде чем смерть пленила его душу...