Прошу кидаться тапками

Опус №1. Быть собой

Над городом и окрестностями тихо сгустились тучи, проливаясь мелким осенним дождем. Грибники были просто в восторге, но простым жителям промозглая слякоть, когда каждый второй рядом идущий хлюпал носом, пришлась весьма не по душе. Но, несмотря на непогоду, огромный муравейник мегаполиса продолжал жить в том же самом ритме. Все знали, куда, зачем и для чего они идут, и каждый старался не выбиваться из графика.
Из метро вышел невысокий человек. День за днем он повторял один и тот же маршрут. Дом – метро – работа. Серо-стальные глаза таили в глубине такую усталость, что, взглянув в них, можно было дать человеку лет шестьдесят с лишним. Хотя в действительности ему было чуть меньше сорока.
Перед глазами Семена Семеновича Разумовского или попросту Квадратыча, работника цирка с двадцатилетним стажем, в очередной раз вырос до боли знакомый купол. На карнизах ютились голуби, прячась от дождя, поэтому клоун интуитивно ускорил шаг. Хотелось быстрее проскочить под крышу, чтобы, помимо дождя, на куртке никаких других следов пребывания на улице не осталось.
Он жил. Отрабатывал свой номер. Малая песчинка посреди серого пляжа. По крайней мере, внешне так оно и было. Тяжело жить, скрывая свою сущность. Лишь в цирке он изредка мог побыть собой, когда приходилось изображать волка в детских постановках. И то приходилось сдерживать себя, чтобы в разгар сказки по-настоящему не вонзить клыки в бабушку или ее полоумную внучку в красной шапочке.
“Бабушка! Для чего у тебя такой длинный нос?” – кривлялась Шапочка – плоскогрудая девица Краснова, которой тоже было за тридцать. Последнее время так и подмывало ответить “Какой х..! Простите, какой хвост, такой и нос!”

“Браво! Бис!” - зрители рукоплескали. В этот вечер, в отличие от многих других, в цирке был аншлаг. Детишки восторженно верещали и заливались звонким смехом, глядя на происходящее на манеже. Белолицый клоун в зеленом парике-грибке приводил их в особое умиление. Он плакал, а дети смеялись.
Смех да слёзы… а чем еще жить?
Лицо Квадратыча, скрытое за маской грима, было полностью бесстрастным. Он просто делал свою работу, которая в очередной раз не доставляла ему никакого удовольствия. Только сильнее разгоралось раздражение, изредка пробивая пламенными язычками серый пепел обыденности. Положительные эмоции канули в лету. Да и ярость слишком часто последнее время толкалась в грудь.
Едва сдерживая себя, Квадратыч ушел со сцены. За его спиной сомкнулась ткань кулис, и тут же в опилки полетел его дурацкий зеленый парик. Клоун хлопнул дверью гримерки и, досадуя на судьбу, начал нервно стирать грим с лица.
В глазах вновь появилась сталь и еще что-то, чему даже точного определения дать невозможно. Хотелось бросить все и пойти напиться. Решено. Сегодня Сеня будет отрываться по полной.
Это называется – вспомнить все хорошее! Завалиться в какой-нибудь кабак. Залить в себя пол-литра белой для пущей веселости. Снять соску… а лучше двух!
С кривой ухмылкой Разумовский вспоминал прошлую свою попойку и то, во что она превратилась… Девушка была сладкой. Сладкой во всех отношениях.
Во рту привычно шевельнулись клыки.
- Сеня, ты в порядке? – в приоткрывшуюся дверь гримерки просунулось лицо “Шапочки”, - готовность номер ноль! Две минут и выход.
- Иду, иду… - Семен уже натягивал на себя шкуру Серого Волка и дурацкую маску. Несмотря на все проблемы, он – профессионал. А значит нужно сейчас идти и нести радость тем, кто еще умеет смеяться…

…Выпитая бутылка водки раскрепостила. Под ритмичное “тынц-тынц-тынц” еще один папуас присоединился к остальным “колбасерам” дико дергающимся на танцполе. Гибкие тела местных “зажигалок” терлись рядом, будоража кровь. В полумраке клуба выражение глаз не играло никакой роли. Да и кто будет в них смотреть?
Стоило зазвучать “медляку”, как руки сами легли на талию стройной блондинки, танцевавшей рядом. Она и не была против.
Красавица щеголяла в серебристом полупрозрачном наряде с глубоким декольте, в котором виднелась весьма и весьма аппетитная грудь.
“На одну лечь, другой укрыться” – мелькнула задорная мысль после брошенного в вырез взгляда. Но она быстро улетучилась, стоило Семёну закружить девушку в танце.
Аромат молодого тела пьянил. Хотелось покрепче сжать длинноногую обольстительницу в объятиях, зарыться в ее волосы и никуда не отпускать. Но Квадратыч сдержал себя. Он знал, чем это, в конце концов, может закончиться, и не спешил приближать сей момент.
Разрывавший динамики хрипловатый голосок западной певички, выводившей под неплохой гитарный рифф знаменитое “Don’t speak!”, стих. Пары замерли, и Семен впервые взглянул девушке в глаза. В ее синих озерах плясали веселые искры.
- Ольга! – произнесла она, наконец.
- Семен! – он едва успел ответить, прежде чем их оглушил новый музыкальный удар. Двое замерли посреди беснующейся толпы в мерцающем свете стробоскопических лазеров, держась за руки…

Рука клоуна покоилась на талии Ольги всю дорогу до его дома. Хорошая девушка, горячая…Семён Семёныч решил насладиться в полной мере.
Щелкнул замок, пропуская в открывшуюся дверь изрядно подогретую парочку.
- А у тебя уютно. – Ольга еще успела что-то сказать, прежде чем губы Семёна нашли ее уста. Дальнейшее потонуло в волне накатившей страсти…

Волосы Ольги разметались по подушке. Девушка сладко спала на плече Квадратыча, который из последних сил сдерживал себя. Лунный свет, льющийся через подслеповатое окошко, высеребрил ее волосы, сделал и без того светлую кожу почти что молочной. Лишь по-прежнему маняще алели губы.
Тихо вздохнув во сне, девушка перевернулась на бок. Одеяло сползло, обнажив точеное плечо, грудь с бурым пятном соска, изящный изгиб шеи…
Перебарывать свое естество становилось все сложнее. В голове крутился калейдоскоп безумия. Сцены, одна кошмарнее другой возникали в памяти Разумовского. И везде итог был один – заляпанная кровью комната и холодеющий женский труп на кровати.
Нет, боги! Только не сегодня, не сейчас! Если я думал об этом до этой ночи, то сейчас я не хочу ее смерти… не хочу… уууууу… - тихое подвывание нарушило ночное спокойствие.
- Ты еще громче не можешь? Жил бы в квартире, тебя бы соседи мигом раскрыли, - Ольга и не думала дальше притворяться, что спит, - глупый ты, волк! Чем меньше сопротивляешься своим желаниям, тем легче их контролировать. Смотри! – девушка вмиг соскочила с кровати, не стесняясь своей наготы.
На еще не до конца принявшей нужные очертания волчьей морде Разумовского отразилось почти человеческое удивление. Стоявшая перед ним красавица обернулась в ладную волчицу с серебристой шерстью. Квадратыч даже моргнул несколько раз и укусил себя за лапу. Думалось, что он спит или начал бредить.
- Если ты знала, кто я, почему молчала? – пролаял он. Вместо ответа Ольга на мягких лапах подошла к нему и нежно куснула за загривок. Ее голубые глаза лучились мягким светом.
- Такие, как я, умеют чувствовать собратьев, - ответила она спустя некоторое время, - ты же еще слишком юн для этого, и тебе нужно еще очень многое познать, многому научиться. Идем!
- Куда? – в голос Семена вернулось всегдашнее безразличие.
- Быть собой. Учиться жить…

***

- Привет! – на лице Разумовского впервые за долгий период играла улыбка. На радостях он поцеловал сначала “Красную Шапочку”, а затем и “Бабушку”. Те от неожиданности опешили. Танцующей походкой счастливый клоун отправился в гримерку.
- Чего это с ним? – плоскогрудая “Шапочка” первой обрела дар речи. Видеть Квадратыча в подобном расположении духа было, мягко говоря, не привычно.
- Может, влюбился, наконец, - “Бабушка”, а в миру попросту Степанида Адольфовна Зайцева, пожала плечами, - иначе и не скажешь!

- Краснова, Зайцева, Разумовский! Готовность номер ноль, хорош прохлаждаться по гримеркам! – директор цирка пытался добавить в голос строгости, чтобы заставить своих артистов шевелить конечностями быстрее.
- Уже, Степаныч! – первым из своей комнатушки выполз улыбающийся во все тридцать два зуба Серый Волк. Разумовскому прямо-таки не терпелось на сцену, он хотел отработать номер как можно быстрее и уйти.
Бежать прочь из этой конуры. На свободу. В лес, где никто не помешает ему быть собой. Где не надо прятаться и дрожать от каждого постороннего шороха, в боязни быть замеченным. Где есть только вольный ветер, ласкающий листву на ветвях, зеленый ковер трав и душистый аромат цветов… а в небе мириады ярких глаз, которые, кажется, смотрят только на тебя…
Семен играл на манеже, вкладываясь в роль полностью и без остатка, и даже несколько более того. Но мысли его были не с ним. В памяти стояла вчерашняя ночь и ее волшебство.
Он вспоминал теплое, пряное дыхание Ольги на груди и восхищенный блеск ее глаз, когда они, запыхавшись после бега наперегонки, лежали на небольшой полянке в мягких зарослях папоротника. Словно наяву он чувствовал, как ее клыки нежно покусывают край его уха… как в ответ в груди рождается и растет что-то очень-очень горячее, грозя вырваться наружу.
А потом новая гонка. Серая и серебристая молнии мелькают меж стволов, с каждой секундой настигая удирающего со всех ног олененка, невесть каким образом оказавшегося неподалеку от городских стен. Прыжок, и серый волчара, вцепившись в горло несчастного создания, валит жертву с ног. Серебристая тень падает рядом. Добыче не уйти. Клыки рвут горло, и теплая вязкая жидкость окрашивает пасть темным багрянцем.
Первобытный восторг разрывает грудь и выплескивается оглушительным воем, знаменующим первую победу. Звук раскатывается далеко окрест, но теперь ему нечего бояться, некого таиться… Горящий взгляд Ольги словно говорит ему:
“Теперь ты понимаешь, что значит - быть собой? Вот она, настоящая жизнь!”
И новый раскат воя оглашает лес…

Разумовский медленно приходил в себя. Шум вокруг стоял не вообразимый, чего и стоило ожидать. Но, к удивлению клоуна, это были вовсе не аплодисменты и крики довольной ребятни. Это были вопли страха и ужаса, от которых, казалось, сейчас обрушится цирковой купол.
Семен обвел взглядом окружающих. “Бабушка” Степанида Адольфовна вместе с “храбрыми охотниками”, сверкая пятками, улепетывала за кулисы. Зрители ломились в проходы, давя друг друга.
“Во дают! Бомбу что ли заложили?” – такой вывод напрашивался, потому что только стражи правопорядка оставались на местах. И сейчас охрана дружно потащила оружие из кобуры, нацеливая его на Квадратыча.
“Эй, ребята, вы чего?” – хотелось выкрикнуть, но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Взгляд оборотня упал под ноги, где в луже собственной крови с разорванным звериными клыками горлом остывало тело Красной Шапочки. Не такой конец должен был быть у сказки…
Быть собой! До конца!
Последний гордый волчий вой оборвался в трескотне пистолетных выстрелов…

Опус №4. Пронзи мое сердце

- Что это, Лер? – нежная рука Милианы коснулась небольшой царапины на руке любимого.
- Да так ничего. Досталось от волка, – все в округе знали – Лер из Хербена в одиночку и на медведя ходил. Мужества и умения ему не занимать, – Пустяковая царапина. А вот за шкуру этого серого, я так думаю, мы немало монет выручим, – и юноша весело подмигнул своей прекрасной Миле.
***
- Ой, матушки! Ой, батюшки свет! Помогите люди добрые! Кто-нибудь!!! – молодой голос, надрывно голосивший о помощи, оборвался в тени лесов. На окраине небольшого городка вспыхнуло светом лучин пара оконцев, но в столь глухой ночной час никто не решился покинуть своих родных.

- Ещё одна, - голос командира городского ополчения был сух и спокоен. Констатация очередного убийства и ничего более. Этот, двадцатый по счету труп принадлежал молодой девушке и не дал никакой новой пищи для размышлений. Все та же прокушенная гигантскими зубами шея, все те же глоданные бедра. Неведомый зверь наводил страх в окрестностях славного Хербена уже несколько месяцев…

В том, что этот кошмарный монстр был порождением тьмы и исчадием ада никто из горожан даже не сомневался. Нападения на одиноких путников, которыми зачастую оказывались женщины или молоденькие девушки, в поздние вечерние или ночные часы на лесных дорогах повторялись с завидной регулярностью. Если бы это был обычный разбойник, то тогда бы все ценности не оставались на телах несчастных.
Пару раз городская стража пыталась устраивать облавы и засады, но ни одна из этих операций не увенчалась успехом. Прочесывание леса с собаками, ночные патрули – все безрезультатно.
Городской голова, не выдержав напора жителей, обвиняющих его в бездействии и нежелании справиться с нежданной напастью, отписал-таки в столицу, прекрасный Шельн. Из стольного града со всевозможной скоростью прибыла пара охотников, специализирующихся на истреблении клятых порождений ночи, как упырях кровососных, вурдалаках, нетопырях перепончатых и тому подобных богопротивных существ.
В седельных сумках этих двоих покоились скрытые от посторонних взглядов до поры до времени пузырьки со святой водой, благословленной самим архиканоником Шельнским, и серебряные колья. Конечно, осиновых нарубить сподручнее, да и ношу лишнюю таскать еще то удовольствие, но зато серебро надежнее. Мало ли какой супротивник встретится. Оголовки белооперенных стрел в заплечных колчанах так же отливали тусклым лунным светом.
Лица мужчин были предельно серьезны и сосредоточены. На приветственные возгласы горожан, что, мол, теперь-то проклятущего трупоеда приструнят, и его голова украсит позорный столб у центральных врат города, ни один из охотников даже бровью не повел и не ответил ничего. Они приехали сделать свою работу, а не хвалебные речи выслушивать. Слова в карман не положишь. Все-таки в этом у золота было неоспоримое преимущество.

…Этим же вечером две тени скользнули в сумрак прилегавшего к городскому частоколу леса…

***

- Лер, милый, ты куда на ночь глядя? – обеспокоенный взгляд Милианы, затаенный страх за него, замерший в глубине черных как сама ночь глаз, заставил его застыть на пороге.
- Миль, да ты чего? У меня ж силки! – юноша нахмурился, – Сколько раз ходил - ничего не случалось, а ты опять за свое. Кроликов лопать так мастерица!
- Ага! – Миля шмыгнула курносым носиком и надула пухлые губки, – Ты за порог, а у меня сердце кровью обливается. Не щадишь ты моих чувств.
“Чудо как хороша, когда злится!” – в другой раз Лер, может быть, и передумал. Красные как маков цвет губы призывно манили к себе и просили остаться у домашнего очага. Но сердце в груди зло толкнулось один раз… другой…
- Пойду я, родная. Через пару-тройку часиков вернусь, - и деревянная дверь, тихонько скрипнув, вновь оставила красавицу Милиану наедине с ее переживаниями.
Нет, ни через час, ни через два Лер не возвратится. Не скрипнет привычно так и не смазанная дверная петля. Очередной раз болеть сердцу, опять гореть лучине в горнице у окошка до самого рассвета. Раньше ждать бесполезно.
Душа чувствует беду, но разум отказывается верить в кажущиеся очевидными факты. Уверена Миля – завтра вновь найдут мертвого, снова безутешная мать, жена или сестра проклянет убийцу, обливая горючими слезами тело того или той, кого уже не вернуть… Но нет! Это не может быть Лер!
А давящий страх обручем сковывает сердце. Страх не за себя, страх потерять любимого, единственного дорогого ей человека. Кто она без него?

***

Луна. Снова ты со мною, моя вечная холодная спутница. Твой свет равнодушно льется с небес, серебря пролегающую под ногами тропу, которая причудливо извивающейся нитью ведет в такой сладкий мрак под сводами леса. Какой неведомый клубок прокатился по земной тверди, выстлав мне дорожку.
Ветер свистит в ушах и загривке. Холм. Как причудливо танцует тень на колышашихся стеблях серебряной травы. Свобода полнит грудь, душа стремится вырваться наружу, разорвав тесные оковы. Ещё пара секунд, а внутри все готово разорваться от первобытного восторга. С губ срывается то ли рычание, то ли вопль. А-уууу… Ау-ау-ау-аууууу…
Лес. Стволы деревьев причудливо изогнуты, словно тела, корчащиеся в муках, молящие о пощаде. Напрасно боитесь, мои бессловесные друзья. Я не по вашу душу. Топор остался в сенях. Ныне мне не нужна пища для огня, сейчас я хочу есть сам.
Небольшая полянка, залитая бледным сиянием. Ни одной тени, только оттенки серебра от белого до практически черного. Даже моя собственная тень куда-то исчезла. Наверное, отстала, но ничего, еще успеет догнать…
Но что это? Их двое. Залегли в зарослях кустарника. Как все размыто. Ничего не разобрать. Ах, луна, из бесстрастного холодного спутника ты превращаешься во врага. Ведь я виден как на ладони, в отличие от этих двоих.
То ли это путники перехожие, расположились на ночлег, а то…
Звонко хлопают тетивы, воздух разрывают два стремительных росчерка стрел. Как же больно! Хорошо еще, что один промазал. Но засевшая в левом предплечье стрела горит таким огнем, что хочется кататься от боли. Значит, вы по мою душу, любезные государи… Ну мы еще посмотрим кто кого!

***

Рассветный час, и тихо скрипит открывшаяся дверь. Лер вошел почти неслышно, неся на левом плече тушки четырех добытых им кроликов.
Как всегда… Практически догоревшая лучина на столе и покрасневшие заплаканные глаза Милианы. Правая рука сбрасывает ношу на пол, стараясь не задевать левого предплечья. Хорошо, что рубашка скрывает ужасную рану, которую нанесла ему стрела. Он едва сумел вырвать древко вместе с наконечником из тела. Вроде и не слишком глубокое ранение, но оно причиняло такие мучения, словно оголовок был смазан каким-то ядом. Обычно к утру не оставалось даже царапин, а тут почерневшая корка, под которой пульсируют сгустки боли.
- Ты опять не спала? – даже голос будто не свой. Хриплый, словно карканье ворона.
- А ты опять спрашиваешь? – Миля бросилась на шею к юноше, прильнув головой к его груди.
Короткая гримаса боли промелькнула на лице. Хорошо еще, что Милиана не видит.
– Я так боялась за тебя, Лер… – она говорила очень тихо, а на душе юноши скребли
кошки. Но зову плоти и природы он не мог противиться, насколько страстным не было бы его желание.
- Со мной все в порядке, малышка. Все в порядке… - губы коснулись ароматных волос девушки, в которых чувствовался вкус дома, чего-то сладкого, теплого и родного.
- Как же я люблю тебя! – превозмогая боль, он стиснул ее в горячих объятиях, покрыв заплаканное лицо поцелуями. Если бы его губы могли навсегда высушить эти два соленых ручейка, берущих начало в черных бездонных провалах...
- Я тоже люблю тебя больше самой жизни, Лер! Без тебя мне не жить… - Милиана ответила на его поцелуй с такой страстью, что ее огня хватило бы, чтобы не то что зажечь дрова в камине, но и запалить сам дом.
А потом было хорошо… И плевать на рану.

***

- Не смотри, дорогая! – Лер прикрыл Милиане глаза. Зрелище и в правду было отвратительным, но не могли же стражи запретить кому-либо смотреть на происшедшее. Собралась чуть ли не половина Хербена.
Это ж надо, охотнички-то столичные, и те не преуспели! Вона как проклятущий с ними... Такого раньше не случалось. Прокушенными шеями и раздробленными позвонками дело на сей раз не ограничилось. Кольчуги на воинах и те были разорваны. Тела представляли из себя два кровавых ошметка: в разные стороны торчали клочки мяса, белели кости. Внутренности были разбросаны по всей поляне.
- Да не волнуйся, стерплю, - Миля убрала ладонь юноши от своего лица, бросила взгляд и тут же в ужасе прижалась к своему возлюбленному. Кошмарней картины ее глаза еще не видели.
Оружие поверженных охотников на нечисть лежало рядом с телами. Луки были изломаны, мечи так и не покинули ножен, колчаны полны. Один из павших сжимал в окоченевшем кулаке серебряный кол – острейший металлический шип футовой длины. Ладонь второго так и не удержала заветного оружия – кол лежал в метре от тела.
- Смотрите! Тут кровь! – толпа, взволнованно вздохнув, дружно ринулась к противоположной стороне поляны. – Они ранили зверя! Вот остатки стрелы!
Милиана подошла сзади и обняла Лера, который вместе с остальными рванул к новой находке, на минуту оставив любимую возле тел. Правая рука девушки скользнула за спину, будто поправляя завязку на платье.
- Смотрите, серебряный наконечник почернел. Оружие нашло проклятую плоть! Нужно найти и добить зверя!
Но след кровавых капель терялся в глубине чащи и вскоре окончательно оборвался. Отправленные головой многочисленные отряды прочесывали местность, но большая часть горожан разочарованно потянулась обратно к городу. Зверь вновь ушел.

***

- Опять на ночь глядя? – руки в боки уперты. Взгляд грозен. Но разве это его остановит?
- Ну, сколько можно? – неужто предстоит ссора... Очень бы не хотелось, – Миль, ничего со мной не случится, я только к силкам и все!
- Ладно, иди… - девушка обессилено опустила руки.
Что-то больно быстро сегодня сдалась. Привыкает.
- Ничего с ним не случится… - это уже на пороге. – А с другими? – слова еле слышны, их заглушает всегдашний скрип двери.

Всевеликие боги, до чего же страшно! Каждая отброшенная тень кажется подкрадывающимся чудовищем. Рука до боли стискивает холодный металл. Тридцать сантиметров заговоренной стали и любящее сердце – вот и все её оружие.
Но она должна знать, должна убедиться… Неужели, она возлюбленная этого кровожадного монстра, который наводит страх на всю округу? От осознания этого хотелось выть. Рана. Более чем странная рана, почерневший и пульсирующий комок. Рана от заговоренного оружия охотников. Но Лер так клятвенно уверял ее, что это просто сильный ушиб и ничего более…
Вот он, этот тихий шорох за спиной. Шуршание подкрадывающейся смерти.

“Еда. Настоящая, а не те два жилистых ублюдка, что мне кишки выпустить хотели”, – привык Лер подкрадываться сзади, чтобы не смотреть в глаза жертвы. Но девушка внезапно резко развернулась, и оборотень застыл подобно каменному изваянию.
- Миля? – губы не хотели слушаться, а глаза – верить.
- Узнал. Так чего ждешь? – злые слезы и туман в душе.
- Ннет… Я не ххочу, нне могу, не буду… - пара неуверенных шагов назад.
- Уверен? Кому теперь ты нужен? Уйдешь сейчас – тебя будут гонять всей округой, пока не найдут. Я расскажу, кто ты есть на самом деле. Так что лучше убей, как убил мою любовь! – колени подкашиваются, и рыдания рвутся из груди, – Убей, Лер! Я не смогу так дальше жить, как я не смогу и жить без тебя!
- Ннет… Лучше ты… - пальцы оборотня смыкаются на запястье девушки. – Любовь я в тебе убил, так и ты убей ее во мне! Вот здесь! – острие кола, который она до сих пор сжимает в ладони, замирает напротив сердца Лера. – Бей!
- Нннет… - выражение ужаса в черных глазах. Запястье пытается вырваться из рук оборотня. – Я не могу!
- Можешь!
- Нет…
Яростный вопль затопляет округу, сотрясая даже листву на деревьях, посеребренную лунным светом.
- Сука, я тебя никогда не любил! Тварь! Ты мне всегда была противна! – слова ударяют гораздо больней любого бича. Они ранят саму душу, а не бренное тело. – Я сказал, бе…
Короткий удар сквозь рыдания. Острие достигает сердца. Кровь идет горлом, мешая протолкнуться рвущимся предсмертным словам, последнему “Я тебя люблю!”…

***

…Укол в сердце. Впрыск адреналина.
- Он будет жить? – взволнованный голос медсестры приглушенно доносится из-за плеча.
- Теперь да. Обычная передозировка героином.
- Доктор, он не наркоман, – мать Валерия, вся почерневшая и осунувшаяся, стоит, прислонившись к дверному косяку.
- Да что вы, голубушка? И героин он, наверное, с сахаром перепутал? – устало вытирая пот со лба, врач срывает с лица повязку.
Тяжелый вздох, в котором чувствуются нотки облегчения. Валерий выживет, а что может быть для матери важнее.
- Он с собой хотел покончить. Его девушка бросила…