Прошу кидаться тапками

Опус №1. Быть собой

Над городом и окрестностями тихо сгустились тучи, проливаясь мелким осенним дождем. Грибники были просто в восторге, но простым жителям промозглая слякоть, когда каждый второй рядом идущий хлюпал носом, пришлась весьма не по душе. Но, несмотря на непогоду, огромный муравейник мегаполиса продолжал жить в том же самом ритме. Все знали, куда, зачем и для чего они идут, и каждый старался не выбиваться из графика.
Из метро вышел невысокий человек. День за днем он повторял один и тот же маршрут. Дом – метро – работа. Серо-стальные глаза таили в глубине такую усталость, что, взглянув в них, можно было дать человеку лет шестьдесят с лишним. Хотя в действительности ему было чуть меньше сорока.
Перед глазами Семена Семеновича Разумовского или попросту Квадратыча, работника цирка с двадцатилетним стажем, в очередной раз вырос до боли знакомый купол. На карнизах ютились голуби, прячась от дождя, поэтому клоун интуитивно ускорил шаг. Хотелось быстрее проскочить под крышу, чтобы, помимо дождя, на куртке никаких других следов пребывания на улице не осталось.
Он жил. Отрабатывал свой номер. Малая песчинка посреди серого пляжа. По крайней мере, внешне так оно и было. Тяжело жить, скрывая свою сущность. Лишь в цирке он изредка мог побыть собой, когда приходилось изображать волка в детских постановках. И то приходилось сдерживать себя, чтобы в разгар сказки по-настоящему не вонзить клыки в бабушку или ее полоумную внучку в красной шапочке.
“Бабушка! Для чего у тебя такой длинный нос?” – кривлялась Шапочка – плоскогрудая девица Краснова, которой тоже было за тридцать. Последнее время так и подмывало ответить “Какой х..! Простите, какой хвост, такой и нос!”

“Браво! Бис!” - зрители рукоплескали. В этот вечер, в отличие от многих других, в цирке был аншлаг. Детишки восторженно верещали и заливались звонким смехом, глядя на происходящее на манеже. Белолицый клоун в зеленом парике-грибке приводил их в особое умиление. Он плакал, а дети смеялись.
Смех да слёзы… а чем еще жить?
Лицо Квадратыча, скрытое за маской грима, было полностью бесстрастным. Он просто делал свою работу, которая в очередной раз не доставляла ему никакого удовольствия. Только сильнее разгоралось раздражение, изредка пробивая пламенными язычками серый пепел обыденности. Положительные эмоции канули в лету. Да и ярость слишком часто последнее время толкалась в грудь.
Едва сдерживая себя, Квадратыч ушел со сцены. За его спиной сомкнулась ткань кулис, и тут же в опилки полетел его дурацкий зеленый парик. Клоун хлопнул дверью гримерки и, досадуя на судьбу, начал нервно стирать грим с лица.
В глазах вновь появилась сталь и еще что-то, чему даже точного определения дать невозможно. Хотелось бросить все и пойти напиться. Решено. Сегодня Сеня будет отрываться по полной.
Это называется – вспомнить все хорошее! Завалиться в какой-нибудь кабак. Залить в себя пол-литра белой для пущей веселости. Снять соску… а лучше двух!
С кривой ухмылкой Разумовский вспоминал прошлую свою попойку и то, во что она превратилась… Девушка была сладкой. Сладкой во всех отношениях.
Во рту привычно шевельнулись клыки.
- Сеня, ты в порядке? – в приоткрывшуюся дверь гримерки просунулось лицо “Шапочки”, - готовность номер ноль! Две минут и выход.
- Иду, иду… - Семен уже натягивал на себя шкуру Серого Волка и дурацкую маску. Несмотря на все проблемы, он – профессионал. А значит нужно сейчас идти и нести радость тем, кто еще умеет смеяться…

…Выпитая бутылка водки раскрепостила. Под ритмичное “тынц-тынц-тынц” еще один папуас присоединился к остальным “колбасерам” дико дергающимся на танцполе. Гибкие тела местных “зажигалок” терлись рядом, будоража кровь. В полумраке клуба выражение глаз не играло никакой роли. Да и кто будет в них смотреть?
Стоило зазвучать “медляку”, как руки сами легли на талию стройной блондинки, танцевавшей рядом. Она и не была против.
Красавица щеголяла в серебристом полупрозрачном наряде с глубоким декольте, в котором виднелась весьма и весьма аппетитная грудь.
“На одну лечь, другой укрыться” – мелькнула задорная мысль после брошенного в вырез взгляда. Но она быстро улетучилась, стоило Семёну закружить девушку в танце.
Аромат молодого тела пьянил. Хотелось покрепче сжать длинноногую обольстительницу в объятиях, зарыться в ее волосы и никуда не отпускать. Но Квадратыч сдержал себя. Он знал, чем это, в конце концов, может закончиться, и не спешил приближать сей момент.
Разрывавший динамики хрипловатый голосок западной певички, выводившей под неплохой гитарный рифф знаменитое “Don’t speak!”, стих. Пары замерли, и Семен впервые взглянул девушке в глаза. В ее синих озерах плясали веселые искры.
- Ольга! – произнесла она, наконец.
- Семен! – он едва успел ответить, прежде чем их оглушил новый музыкальный удар. Двое замерли посреди беснующейся толпы в мерцающем свете стробоскопических лазеров, держась за руки…

Рука клоуна покоилась на талии Ольги всю дорогу до его дома. Хорошая девушка, горячая…Семён Семёныч решил насладиться в полной мере.
Щелкнул замок, пропуская в открывшуюся дверь изрядно подогретую парочку.
- А у тебя уютно. – Ольга еще успела что-то сказать, прежде чем губы Семёна нашли ее уста. Дальнейшее потонуло в волне накатившей страсти…

Волосы Ольги разметались по подушке. Девушка сладко спала на плече Квадратыча, который из последних сил сдерживал себя. Лунный свет, льющийся через подслеповатое окошко, высеребрил ее волосы, сделал и без того светлую кожу почти что молочной. Лишь по-прежнему маняще алели губы.
Тихо вздохнув во сне, девушка перевернулась на бок. Одеяло сползло, обнажив точеное плечо, грудь с бурым пятном соска, изящный изгиб шеи…
Перебарывать свое естество становилось все сложнее. В голове крутился калейдоскоп безумия. Сцены, одна кошмарнее другой возникали в памяти Разумовского. И везде итог был один – заляпанная кровью комната и холодеющий женский труп на кровати.
Нет, боги! Только не сегодня, не сейчас! Если я думал об этом до этой ночи, то сейчас я не хочу ее смерти… не хочу… уууууу… - тихое подвывание нарушило ночное спокойствие.
- Ты еще громче не можешь? Жил бы в квартире, тебя бы соседи мигом раскрыли, - Ольга и не думала дальше притворяться, что спит, - глупый ты, волк! Чем меньше сопротивляешься своим желаниям, тем легче их контролировать. Смотри! – девушка вмиг соскочила с кровати, не стесняясь своей наготы.
На еще не до конца принявшей нужные очертания волчьей морде Разумовского отразилось почти человеческое удивление. Стоявшая перед ним красавица обернулась в ладную волчицу с серебристой шерстью. Квадратыч даже моргнул несколько раз и укусил себя за лапу. Думалось, что он спит или начал бредить.
- Если ты знала, кто я, почему молчала? – пролаял он. Вместо ответа Ольга на мягких лапах подошла к нему и нежно куснула за загривок. Ее голубые глаза лучились мягким светом.
- Такие, как я, умеют чувствовать собратьев, - ответила она спустя некоторое время, - ты же еще слишком юн для этого, и тебе нужно еще очень многое познать, многому научиться. Идем!
- Куда? – в голос Семена вернулось всегдашнее безразличие.
- Быть собой. Учиться жить…

***

- Привет! – на лице Разумовского впервые за долгий период играла улыбка. На радостях он поцеловал сначала “Красную Шапочку”, а затем и “Бабушку”. Те от неожиданности опешили. Танцующей походкой счастливый клоун отправился в гримерку.
- Чего это с ним? – плоскогрудая “Шапочка” первой обрела дар речи. Видеть Квадратыча в подобном расположении духа было, мягко говоря, не привычно.
- Может, влюбился, наконец, - “Бабушка”, а в миру попросту Степанида Адольфовна Зайцева, пожала плечами, - иначе и не скажешь!

- Краснова, Зайцева, Разумовский! Готовность номер ноль, хорош прохлаждаться по гримеркам! – директор цирка пытался добавить в голос строгости, чтобы заставить своих артистов шевелить конечностями быстрее.
- Уже, Степаныч! – первым из своей комнатушки выполз улыбающийся во все тридцать два зуба Серый Волк. Разумовскому прямо-таки не терпелось на сцену, он хотел отработать номер как можно быстрее и уйти.
Бежать прочь из этой конуры. На свободу. В лес, где никто не помешает ему быть собой. Где не надо прятаться и дрожать от каждого постороннего шороха, в боязни быть замеченным. Где есть только вольный ветер, ласкающий листву на ветвях, зеленый ковер трав и душистый аромат цветов… а в небе мириады ярких глаз, которые, кажется, смотрят только на тебя…
Семен играл на манеже, вкладываясь в роль полностью и без остатка, и даже несколько более того. Но мысли его были не с ним. В памяти стояла вчерашняя ночь и ее волшебство.
Он вспоминал теплое, пряное дыхание Ольги на груди и восхищенный блеск ее глаз, когда они, запыхавшись после бега наперегонки, лежали на небольшой полянке в мягких зарослях папоротника. Словно наяву он чувствовал, как ее клыки нежно покусывают край его уха… как в ответ в груди рождается и растет что-то очень-очень горячее, грозя вырваться наружу.
А потом новая гонка. Серая и серебристая молнии мелькают меж стволов, с каждой секундой настигая удирающего со всех ног олененка, невесть каким образом оказавшегося неподалеку от городских стен. Прыжок, и серый волчара, вцепившись в горло несчастного создания, валит жертву с ног. Серебристая тень падает рядом. Добыче не уйти. Клыки рвут горло, и теплая вязкая жидкость окрашивает пасть темным багрянцем.
Первобытный восторг разрывает грудь и выплескивается оглушительным воем, знаменующим первую победу. Звук раскатывается далеко окрест, но теперь ему нечего бояться, некого таиться… Горящий взгляд Ольги словно говорит ему:
“Теперь ты понимаешь, что значит - быть собой? Вот она, настоящая жизнь!”
И новый раскат воя оглашает лес…

Разумовский медленно приходил в себя. Шум вокруг стоял не вообразимый, чего и стоило ожидать. Но, к удивлению клоуна, это были вовсе не аплодисменты и крики довольной ребятни. Это были вопли страха и ужаса, от которых, казалось, сейчас обрушится цирковой купол.
Семен обвел взглядом окружающих. “Бабушка” Степанида Адольфовна вместе с “храбрыми охотниками”, сверкая пятками, улепетывала за кулисы. Зрители ломились в проходы, давя друг друга.
“Во дают! Бомбу что ли заложили?” – такой вывод напрашивался, потому что только стражи правопорядка оставались на местах. И сейчас охрана дружно потащила оружие из кобуры, нацеливая его на Квадратыча.
“Эй, ребята, вы чего?” – хотелось выкрикнуть, но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Взгляд оборотня упал под ноги, где в луже собственной крови с разорванным звериными клыками горлом остывало тело Красной Шапочки. Не такой конец должен был быть у сказки…
Быть собой! До конца!
Последний гордый волчий вой оборвался в трескотне пистолетных выстрелов…

Давненько ничего не выкладывал здесь. Поэтому вот. Немного недовычитанный рассказ.. пособите с ашипками, кто чем может ))

Опус №15. Тебе пора, клоун...

- Лежите спокойно, не двигайтесь.
Холодные пальцы деловито растерли гель по грудине.
- А больно не будет? Или щекотно? Я ведь того... боюсь ее, щекотки, – перебарывая кашель, он еще пытался шутить.
Врач слабо улыбнулся, остановив ультразвуковой сканер в паре сантиметров от тела пациента.
- Не волнуйтесь, Михаил Николаевич… Ничего подобного не случится. Пару минут, и будете одеваться.
Последовавшую следом обещанную пару минут молчания нарушало только слабое гудение диагностической аппаратуры…
- Ну, что, доктор? – застегивая пуговице на рубашке, обратился он к выстукивающему прерывистый ритм по клавиатуре врачу, - жить буду?
На каменном лице врача нельзя было прочесть ничего. Только странный блеск в глазах и подрагивающие руки, оторвавшиеся от кнопок, говорили о том, что все очень и даже слишком серьезно.
- Михаил Николаевич, пожалуйста, присядьте…
В коридоре под дверью раздался тревожный лай.

- Эй, старик, глаза разуй! Куда прешь?! – раздался за спиной возмущенный молодой голос. Кажется, женский. Можно повернуться и нагрубить в ответ. Только совесть не позволит. За всю свою жизнь Михаил Николаевич Кудрявцев не произнес ни одного бранного слова. Да, и сам виноват – по сторонам надо смотреть, а не под ноги.
Бегущая рядом верная Матрена, в отличие от хозяина, не сдержалась и звонко облаяла посмевшую поднять голос на ее хозяина. Мол, что не видишь, глупая, что человеку и без того тошно.
- Матрешка! Ну-ка, фу! – Кудрявцев предупреждающе дернул гладкошерстную любимицу за поводок, - Нельзя грубить старшим.
В ответ - преданный блеск черных глаз-пуговиц и вертолетный пропеллер хвоста. Молоденькая болонка быстро забыла об обидчице и выжидающе уставилась на Михаила Николаевича.
И тот никак не мог разочаровать любимицу. Из кармана подзасаленного пиджака появился кусочек столь обожаемого ею рафинада.
Пока Матрена поглощала лакомство, Кудрявцев успел потрепать ее по белому мохнатому загривку, да поправить розовый бант на хвосте. Зачем, спрашивается, внучка завязала это постоянно норовящее сползти украшение на хвост несчастной Матрешки... Как там она выразилась – гламурно. Из последовавших объяснений семилетней златовласки шестидесятилетнему дедушке, что же такое пресловутый «гламур», старый клоун так ничего и не понял, кроме того, что сейчас это модно.
Вмиг повеселев на десяток градусов, болонка залихватски тявкнула, дергая поводок.
- Да, идем-идем, торопыга. Понимаю, что тебе не терпится на работу… но только ведь не работать торопишься, шалунья, а к ухажеру, - туманный взгляд Кудрявцева несколько прояснился от воспоминаний циркового закулисья. Как сейчас перед глазами: вся труппа с ног сбивается, ища пропавших болонок: Матрену и Федора – ее избранника. А те в этот момент преспокойно милуются среди реквизитов, совершенно не думая о выступлении. У всех паника, а им бы хоть бы хрен по деревне.
Вздыхая о былом, ссутулившийся человек с семенящей рядом собакой устало брел к цирку…

- Михаил Николаевич, родной, где ж запропастился-то? Репетицию пропустил… - худрук с выражением крайнего волнения на лице подбежал к вошедшему Кудрявцеву.
- Что играть сегодня? – бесцветным голосом спросил клоун, словно пропуская мимо ушей слова руководителя труппы.
- Как что, дорогой вы мой? Новый номер, «Такси», кто обещал?! Матрешка, ты как, готова? – наклонившись, худрук почесал веселую болонку за ухом.
Утвердительное «гав!» в ответ было весьма красноречивым.
- Степашу уже загримирован. Очередь за вами, Михаил Николаевич. Номер через полчаса. Так что преображаемся в скором темпе, и – на манеж…

Напялить на себя концертный костюм, состоящий из разудалого рыжего парика с залысиной, шляпы-котелка с пластмассовым цветком, обрезанного смокинга и нелепой манишки – дело пяти минут. Втиснуть припухшие от долгой ходьбы ступни в узкие остроносые лодочки красных кричащих туфель – еще минута. Тщательно выбелить лицо и нарисовать на нем улыбку – от силы четверть часа.
Отложив помаду, Кудрявцев бросил взгляд в зеркало. Как и положено, из зазеркалья на него смотрел «веселый» клоун. Улыбка до ушей, хоть завязочки пришей. Самому же Михаилу Николаевичу хотелось в этот момент завыть, как волку, тоскующему на Луну.
Сегодняшний визит к врачу подписал ему суровый приговор: «У вас рак легких, четвертая стадия». Жаль, сразу в домовину лечь нельзя.
В другой раз Михаил Николаевич мог бы плюнуть на все и, напившись вдрызг, одеть петлю на шею. Но сознание того, что срывать благотворительное представление для ребятни из детских домов не в его праве, заставило клоуна придти и отработать номер. Лишать капли счастья тех, которым с детства не повезло в жизни – бесстыдно, по меньшей мере.
Он знал, что такое наивная детская радость, когда малыши верещат от восторга, смеются над потешным рыжеволосым шутом на манеже. Будто наяву перед глазами возник образ заливающейся смехом внучки, сидящей в первом ряду, когда незнакомый рыжий дядька ревел в два ручья после того, как ему порвала штаны так похожая на их Матрешку собака.
Детский смех и улыбки – более чем щедрая награда для рыдающего клоуна.
Но парой мазков кистью Кудрявцев добавил на щеки синие капли сбегающих слёз. Что такое истинная клоунада, как ни трагикомедия…

Обмундированный в такси ослик Степаша покорно ждал у кулис. Желтые шашечки на темных боках, вместо сбруи – игрушечный руль и педали, вместо запасного колеса – запасная нога. На крупе табличка с номером, как на настоящем автомобиле.
Что же, седлаем и вперед! То есть: за руль и поехали!
Ткань кулис послушно разошлась.
- Би-бип!!! Би-бип!!! – призывно гудя, «таксист» сделал круг по манежу на своем «жеребце», который бодро трусил, слушаясь клаксона за ушами.
По окончанию витка холостого извозчика ждал пассажир – наряженная в светскую львицу Матрешка. Как бы голосуя у обочины, она махала лапкой.
- Эх, прокачу! – «водитель» остановил «такси», не глуша мотора, как раз напротив болонки. Деловито вылез, обошел «машину» и раскрыл перед Матрешкой несуществующую дверь. При этом поклонившись так низко, что штаны, довольно плотно обтягивающие вовсе не тощий зад, треснули, явив детворе исподнее в розовый горошек.
Естественно, что в салон к такому водителю ни одна уважающая себя женщина не сядет. Матрена демонстративно отвернулась, напускно сердито тявкнув. Что последовало за этим: конфуз прикрывающего прореху клоуна, пробирающегося обратно на водительское сиденье, и продолжительные раскаты хохота на трибунах.
- Би-бип! – уже не так уверено возвестил клаксон, и Степаша-«такси» уже не так бодро затрусил по кругу.
Детвора продолжала счастливо смеяться.
Приключения только начинались. На исходе второго круга «такси» едва успело затормозить перед лежащей поперек дороги Матреной в бессознательном состоянии. Рыжеволосый водитель, визжа от ужаса, давил на «педаль тормоза» и изо всех сил тянул на себя «руль».
«Машина» остановилась в считанных сантиметрах от бездыханного тела.
Паникующий «таксист» пулей выскочил из салона, прикрывая левой ладонью прореху в штанах и испуганно оглядываясь по сторонам – вдруг кто заметит!
На трибунах вновь разгорелся пожар смеха и улыбок. Наверное, каждый из ребят знает, каково это – оказаться в подобном положении. Но ведь смотреть со стороны за чужим конфузом – это так весело!
- А!!! - паникующий клоун, вертясь как юла, чтобы скрыть от посторонних глаз дырень на штанах, дрожащей рукой прикоснулся к лежащей к верху лапами собаке.
- А-а-а!!! – еще громче, касаясь ее второй раз. Матрешка оставалась неподвижной.
За время оказания первой помощи бесстыдное «такси», скрылось в неизвестном направлении – Степаша ретировался за кулисы.
Зрители в восторге.
- А! – раздается удивленно-испуганный возглас. Несчастный шофер обнаружил, что его «такси» исчезло, - Украли!!!
Подобно пресловутому Шерлоку Холмсу бедняга выудил из-под манишки увеличительное стекло внушительных размеров. И, уже не стесняясь порванных штанов, стал деловито изучать место преступления.
На трибунах истерика.
И в этот момент пришла в себя несчастная обморочная.
О, боги! Какой шанс! – Матрешка одним прыжком вцепилась за болтающийся обрезок фалды – точь-в-точь за задницу укусила.
Ужасу и слезам клоуна, мечущегося по манежу как белка в колесе, ответом послужили уже даже не смех – всхлипы, выдавливаемые из груди. Чтобы расхохотаться, надо ведь воздуха в грудь набрать. А этого никак не дают сделать – слишком захватывает зрелище.
Рыдающий навзрыд «таксист» с неожиданной ношей на пятой точке, сверкая пятками, исчез за кулисами.
И после этого грянули восторженные аплодисменты. В эти секунды дети верили, что радость может продолжаться бесконечно…
- Ну, Михаил! Ну, Николаевич! Брависсимо! – за кулисами восхищенный худрук заключил плачущего клоуна в крепкие объятия, не замечая, что по рисованному лицу катятся вовсе не невсамделишные слезы…

Не дожидаясь окончания выступлений, старый клоун удалился в гримерку. Судорожно стер с лица испорченную слезами маску.
«Прощай, чертова улыбка. Брось меня, я подарил тебя другим, оставил на манеже.
Прощевайте и вы, слезы. Недаром я вас лил, даря смех и веселье».
Кудрявцев, бросил последний взгляд на отражение в зеркале. Встретился глазами со смертельно уставшим человеком в рыжем парике и нелепом котелке.
«Прощай и ты, клоун…»
Тут его разобрал приступ кашля, безуспешные попытки остановить который продолжались минут пять, пока из горла не вылетел кровавый сгусток – причина першения в горле.
После чего, побросав цивильные вещи в небольшой чемоданчик из-под реквизита и не переодеваясь(в морге переоденут), Михаил Николаевич, подхватив саквояж, двинулся к выходу. Никто не заметил, как он вышел через запасный выход.
Едва сдерживая так некстати наворачивающиеся слезы, Михаил Николаевич остановился у потрепанной афиши.
«Прощай, Цирк. Ты был частью меня, моей семьей, мной самим», - клоун почтительно стянул маскарадный котелок, обнажив голову, - «Матрешку жалко оставлять. Но без хозяина не останется. Ведь мы – семья.
Нет.
Теперь Вы – семья! А я… я…»
Рядом раздался обиженный лай верной болонки. Как так, хозяин бросил? (работа №026c)
- Матрешка! А ну, марш домой! Кому сказано! Не то котелком запущу, мало не покажется. Кыш!
Хмуро глядя исподлобья и опустив хвост-пропеллер украшенный бантом, верная болонка не посмела ослушаться хозяина. Ушла, косясь.
«И мне пора…»

Владелец «Пенной кружки», небольшого пивного ресторанчика на набережной, приподняв бровь, приветствовал постоянного посетителя. Видно, Михаил Николаевич совсем удачно отметил очередное выступление в цирке, раз пришел догоняться, даже не переодевшись.
- Как обычно, пива с раками? – учтиво осведомился он у клоуна, с не меньшим удивлением заметив, что тот абсолютно трезв.
- Только пива, пожалуйста, рак у меня уже есть… - ответствовал тот, устраиваясь за свободным столиком у стены.
Владелец хмыкнул: пойми, этих клоунов. Так шутить с каменным лицом не каждый может. Видимо, все эмоции в цирке оставляют, и на собственную жизнь их не хватает…
…Глянув в янтарные глубины принесенного напитка, Михаил Николаевич сделал добрый глоток. И вновь его одолел сильнейший приступ кашля, окончившийся схаркиванием сгустка гнилой крови.
Как сказал доктор – болезнь стремительно прогрессирует. Не в правилах хороших врачей лгать. И потому на вопрос Кудрявцева: «Сколько мне осталось?» - принесший клятву Гиппократа честно ответил: «Не больше месяца». Зараза слишком близко подобралась к «мотору».
Так зачем мучить себя и родных, и, в первую очередь, внучку, золотоволосую Светланку? Незачем им видеть, как он увядает, слышать, как хриплый кашель разрывает грудь. Он не сможет смотреть на их слезы, изношенное старческое сердце не выдержит. Это была его привилегия – плакать.
Плакать, чтобы другие смеялись…
По сухой, шершавой от грима щеке скатилась предательская слеза. За ней другая…
Плакать, чтобы другие смеялись…
- Всем пива и раков за мой счет! – провозгласил во всеуслышание, уже не сдерживая рыданий, бросая на стол не нужные больше деньги.
И, опростав одним залпом остатки пива в кружке, старый клоун выбежал на улицу, направляясь к ближайшему мосту.
- Михаил Николаевич, чемоданчик-то забыли! – неслось ему в спину.
«Нужен он мне теперь сто лет как!»

…Резкий порыв речного ветра ударил в лицо, высушил слезы. Парик с водруженным котелком съехали куда-то на затылок.
«Ну, что. Теперь, действительно, прощай, клоун», - облокотившись на перила, Кудрявцев, не мигая, смотрел на темные волны плескавшиеся метрах в двадцати под ним, - «Пора!»
- Дедушка!
- Папа!
И в дополнение Матрешкин лай за спиной. Что за напасть?! Или сама судьба не дает совершить опрометчивого поступка?
- Папа, ты чего удумал?
Ну вот, дождался. Глаза дочери на мокром месте, и Светланка шмыгает носом.
- Вы как здесь очутились? Нельзя уже после представления кружечку пива пропустить в одиночестве, - нарочито ворчливым тоном буркнул Михаил Николаевич.
- Матрешка домой прибежала одна. Скулит. Будто за собой зовет. Мы уж думали грешным делом, с тобой что стряслось. За ней пошли.
- Ох, уж эта Матрена… Паникерша, не иначе, - клоун обнял дочь и внучку. И те улыбнулись в ответ. Радость сменила слезы.
Внезапно по телу будто волна жара прокатилась. Бешено забилось сердце. В груди закололо, словно кто-то настойчивыми толчками решил пробиться наружу. Кажется, подкосились колени, и он начал оседать на мостовую.
Покатился прочь дурацкий котелок…
Мир начал отдаляться. Где-то на грани еще слышались не сдерживаемые рыдания, крики «папа» и «дедушка», собачий лай.
Милые, родные… и теперь такие далекие. Спасибо, что вы были рядом!
Какую глупость он почти совершил. Умирать, не бросив прощального взгляда на дорогих сердцу людей, не обняв их, не ощутив напоследок тепло их любви – недостойно настоящего человека. Дурак ты, клоун. Такого счастья себя чуть не лишил…
Не хотел слез? Но их не избежать. Ни за что. И глупо было надеяться на обратное.
Спасибо тебе, дорогая Матрешечка… Спасибо, за это мгновение счастья. Для меня оно останется одним из самых дорогих во всей прожитой жизни.
А теперь, тебе, действительно, пора, клоун… Пора…